Кто настучал?

Максим Замшев. Концертмейстер.– СПб: Азбука, 2020. – 512 с.

Палачи – палачами. А как же простые граждане? Как-то ведь они прошли этот период нашей истории. Все делается людьми и для людей. И пишется о них же. Сергей Довлатов замечал: «Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить – кто написал четыре миллиона доносов?» Эти и многие другие темы поднимает поэт и прозаик Максим Замшев в романе «Концертмейстер». Не глобальные вопросы «Кто виноват?» или «Что делать?» он поднимает. Не об эпохе или биографиях пишет. Даже не о музыке как таковой. О жизнях человеческих, отношениях, характерах, ситуациях, их раскрывающих. История нескольких поколений советской семьи из музыкальной среды интригует с самого начала.

«Нельзя быть не гением, когда в мире столько гениальной музыки!

Сознавал ли сам Норштейн, что его настраивала на такой пессимистический лад трагедия Александра Лапшина?

Тот, кто мог стать первым в русской музыке, затерян в глубине своей нелепой судьбы и не собирается из нее выбираться.

И уже не выберется».

Есть здесь и детектив, и приключения. Точные описания и наблюдения есть. И они не для оценки или диагностики того, что происходило в нашей стране. А для воссоздания атмосферы, чувств и эмоций людей того времени. На фоне войны и репрессий – каково было не героям, а «обычным» советским гражданам? Как они понимали и воспринимали происходящее?

«Тогда вернувшимся из ГУЛАГа верили безоговорочно. А среди друзей Прозоровой были Рихтер, Нейгауз, Фальк, Пастернак. Лапшина отвергли, его прокляли, с ним демонстративно не здоровались, не хотели разучивать его произведений. Возможность дать ему объясниться даже не обсуждалась.

После смерти тиранов пострадавшие от них обретают тираническую беспощадность к виновным в своих бедах».

До последнего момента сохраняется интрига: кто настучал? Для самих потерпевших ответ ясен. И очевидно, что неверен. Развязка готовится тщательно и последовательно, в течение всего романа. Но и все равно она удивляет своей неожиданностью.

Вопросы, конечно же, этим не исчерпываются. Какова же судьба обвиненного Александра Лапшина? Что он думал и чувствовал по этому поводу? Почему вообще попал под раздачу? Какую цену заплатил виновник, ведь так и не попался? Мучила ли его (или ее) совесть? Кто они, принимающие решения – арестовывать или нет? Из кого сделать осведомителя? И на каких струнах человеческих душ сыграть? Ведь нет плохих или хороших людей, в каждом много всего заложено. Кто побеждает в борьбе добра со злом? И, кстати, что считать добром или злом внутри отдельно взятого человека? Пресловутое «хотел как лучше, а получилось как всегда».

В романе нет готовых ответов. Ведь не дело автора – судить. Есть много житейских ситуаций, призванных показать характеры, кто чего стоит. Для кого-то это будет проверкой, для кого-то – уроком. Класс, социальный статус примерно один – советский интеллигент. Атмосфера страха, люди вокруг – все похоже. Да и воспитание – тоже. То есть понятия «хорошо» и «плохо» одни и те же. Но как себя вести, как жить в обществе, как воспринимать других людей и ситуации, с ними возникающие, – вот тут-то и выбирает каждый для себя сам.

Очень интересен акцент еще вот на чем. Роман во многом о творческой среде, музыкантах. Но люди – везде всего лишь люди. Может быть, многое дано от природы. И талант, а может быть, и гений рад работать, увлеченно осваивая и развивая дар. Поскольку без дисциплины и любви к делу говорить вообще не о чем. И семья, и друзья тебя поддерживают, помогают.

«Когда Лев Семенович попытался уточнить, что конкретно беспокоит композитора, лауреата стольких премий и крупного начальника, тот как-то двусмысленно пожал плечами, грустно огляделся и убрал рукопись обратно в авоську, при этом руки его так задрожали, что партитурные листы рассыпались по полу. Тут в комнату вбежал с визгом шестилетний Арсений, собиравшийся вызвать деда на игру в прятки, но, увидев рассыпавшуюся симфонию, бросился к ней и уставился на нотные линейки, исписанные неровными палочками, точечками и другими неведомыми ребенку знаками.

Ребенок совсем не по-детски, напряженно всматривался в ноты, гений русской музыки добродушно изучал ребенка, композитор Норштейн наблюдал за ними. Наконец Дмитрий Дмитриевич обратился ко Льву Семеновичу:

– Мне кажется, он будет музыкантом. Он так изучает партитуру, словно вот-вот примется дирижировать.

Арсений поднял глаза и с тихой благодарностью прижался лбом к коленке классика, а потом вопросительно уставился на деда.

Лев Семенович оторопел от этой сцены. Таким серьезным Арсюшку он раньше не видел».

Но… Как ни банально, жизнь длинная. И наличие хорошего задела ничего не гарантирует. В определенный момент все может пойти не так. Не бывает без проверок и испытаний. Как человек, тем более одаренный, пройдет их – зависит, сможет ли он состояться в обществе. Уважает ли он себя и других. В конечном итоге, кто он такой? Как личность. Как творец.