Петух с курицей

Не петух, а боярин какой-то!  Фото Евгения Никитина

– Люб, а Люб, ты чего не садишься-то сама? – спросил муж, а она даже не услышала его вопроса.

– Ма, – произнес младший, – ты где?

Только смех за столом вернул Любку в реальность. Она думала о том, что надо в магазин пойти, посмотреть там краски, ведь несколько раз на них внимание обращала, все размышляя о том, что они в их деревне никому не нужны, особенно летом, когда ребятня с улицы не уходит до первых петухов.

Мужчины, насытившись, деловито поднялись и отправились по своим делам, муж одобрительно похлопал по плечу со словами:

– Да, стряпуха ты у нас – первая здесь!

– Да просто обед, – ответила она несколько отрешенно, а мысли все о красках.

Быстро собралась и пошла в магазин, а то после четырех уже закроют.

У реки встретила умную женщину. Это Любка сразу поняла. Из дачников. Стоит и рисует кисточками давно известную Любке реку: кудри зеленые ив по берегам, а сама вода-то аж цвета неба, и там, вдали, сливается с небом этим, прямо в небо утекает.

Вот эта умная женщина и сказала ей, что, мол, сомневаться в себе тут не стоит, бери холст и рисуй сразу масляными красками.

– Так сразу? – удивилась Любка.

– Ждать некогда, – сказала умная женщина. – Жизнь сразу кончается вон там… – она ткнула на холсте в место, где река улетала в небо…

И она наговорила Любке с три короба, суть которого сводилась вот к чему. И вот в какой-то момент до одного из тысячи доходит, что он есть потребитель, пусть потребитель кино или театра, литературы или живописи. Но потребитель. Если в первом приближении до него доходит эта мысль, то он вдруг останавливается и решает сам попробовать, допустим, снимать кино, играть в театре, писать рассказы, рисовать картины. То есть он отходит как бы ото всех, ходящих по земле, и улетает на облако творчества. Он становится производителем, слово, разумеется, многослойное, но ему есть сходное по значению слово – «творчество». Он с этой точки прозрения своей души становится творцом.

– Стра-а-ашно… – вымолвила Любка.

– Слабакам в искусстве делать нечего, – сказала умная женщина и продолжила: – Вот стою у картины в галерее. Здесь квадрат, черный. Там – безличный пейзаж. Это Малевич, а пейзаж можно приписать почти каждому реалисту… Хотя пейзаж Левитана – это Левитан. Картина – окно, сквозь которое художник преображает нереальную реальность, играя освещением, создавая настроение. Картина открывает единственный душевный мир, создает бессмертного художника. Сколько их, особенных видений, существует, никто не считал, да это и не нужно. Зачем? Смотрю, восхищаюсь, вглядываюсь, размышляю о том, как это трудно, мучительно и прекрасно, когда они есть: Веласкес, Врубель, Кандинский, Фальк…

– Это да-а-а-а… – согласилась, ничего не понимая, Любка.

– А то вот бывает так… – сказала умная женщина. – Чуть ли не ежедневно приглашают на вернисажи. На выставках представлено множество картин. Изредка бываю. И запоминаю одну какую-нибудь вещь. Вспомнишь ее, и сразу вытягивается целая цепь полотен художника. У каждого крупного художника есть одна ударная картина. По ней весь мир раскрывается. Вот, к примеру, «Грачи прилетели» – это сущность народа, проживающего на бескрайних просторах снегов и болот. Саврасову удалось постигнуть невероятную тоску по свободе. Я думаю, сам художник не знал, как он этого добился. Но шедевр этот неизменно тревожит каждое новое поколение, мечтающее о свободе...

– О сво-о-боде… – прошептала Любка, смутно припоминая «Грачей» из школьного учебника.

Любке так понравилось слушать умную женщину, что она, казалось, обо всем забыла.

Но одна мысль все время крутилась в голове Любки: «Бог мне, что ли, послал эту умную женщину?»

А та еще говорит:

– Все привлекает меня в персиках – шарообразная форма, нежный цвет, аромат, вкус! Цвет, который раньше называли телесным, теперь – персиковый, и такое определение более соответствует ему. При слове «персик» перед моими глазами всегда возникает картина Серова «Девочка с персиками». Мягкие тона персиковых листьев подчеркивают детскость, наивную солнечность картины. Кость у персика испещрена причудливыми извилинами, как мозг человека, из чего я невольно делаю вывод, что персики не только вкусные, но и очень умные…

– Ох как умные! – выдохнула Любка.

– Или, например… Почему при слове «подсолнух» у меня мгновенно становится тепло и светло на душе? Задумалась я, неужели потому только, что цветут ослепительно солнечно, в солнце сияющее перевоплощаясь. Разве мало разнообразных цветов я знаю цвета солнца – астры, хризантемы, тюльпаны, всех не перечислить. Так почему же именно подсолнухи стали так знамениты?! Ответ известен каждому. Да потому что подсолнухи превратились в произведение искусства благодаря картинам Ван Гога!

– Красиво… – сразу согласилась Любка.

– Так и должно быть… – умная женщина кисточкой поставила черную точку под одним кустом, который сразу отразился в воде. – Помню, мое внимание привлек большой зеленоватый холст в одном из залов Третьяковки на Крымском валу. Я почувствовала в нем непонятную притягательную силу и невольно остановилась. Силуэты двух женщин за столом, который стоит у окна. Лица женщин приглушены, их не видно, да это и неважно, здесь все дело в свете, я смотрю на силуэты против света. Свет из окна освещает затемненную комнату, он струится на зрителя. Этим художник достигает как бы эффекта присутствия зрителя на месте художника. Свет из окна придает особую глубину и смысл картине. Кажется, что там, за окном, можно увидеть другое время, другой мир. Это художник Константин Истомин, картина называется «Вузовки». Я как бы вглядываюсь через окно в 1933 год, год ее создания. Этот зеленоватый свет, идущий из картины, как из окна, магнетически действует на меня.

– И на меня! – поддержала Любка.

– С высоты своего этажа, – сказала умная женщина, – слежу за нескончаемыми потоками огоньков внизу. Красные и золотистые, синие и зеленые, они гирляндами опоясывают улицы и переулки, словно новогоднюю елку. Если не знать, что это машины, то Новый год можно встречать без елки и лампочек, поглядывая на бегущие огоньки, когда будет желание, не обращая внимания на календарь. Яркие и праздничные в прозрачном, дышащем холодом воздухе, гирлянды манят меня на карнавал, погружают в новогоднюю сказку. Размытые, разноцветные пятна в тумане создают мечтательные картины, вызывая новые праздничные ассоциации.

– Да-а, с высоты все красиво… – сказала Любка.

– Когда удается уравновесить на весах души плюс и минус, наступает гармония. Иными словами, все находится внутри каждого человека: добро и зло, любовь и ненависть… Множество голосов в душе соревнуются в правоте, как будто человек состоит из бесчисленного количества персонажей. Это нужно понять, принять и никого не обвинять в том, что с тобой происходит. Всего-то нужно притемнить одну часть картины, а другую высветить. Следом солнечному дню подбирается ночь. У любящих двоих родилась дочь. Гармония побуждает созидать…

– Вот у меня такое в душе родилось! – удивилась Любка.

– Я часто вспоминаю удивительное выражение: «Воздух был резок для тонкого фрака». Бунин! У него свой мир и свой свет! В этот момент аромат свежемолотого кофе действует на меня магическим образом, поднимает настроение и вдохновляет. Бунин – поэтичный художник! Воздух у него – свежий, нежный, жгучий, молодой, острый морозный, снежный, теплый, солнечный, писатель всякий раз находит новые эпитеты, которые передают тонкие оттенки чувств. Сам процесс приготовления любимого напитка по утрам – одно из моих любимых занятий. Бережно наливаю в чашечку, сажусь у окошка. Тучи на небе ненастные, совсем не весенние, но все же сквозь них пробивается свет, бунинский свет щемящей тоски по безнадежно утраченному детству. Вот ведь мысли у меня какие самостоятельные, вспомнила о Бунине, который мне бесконечно дорог своей художественной новизной. Я и сама чувствую, что небо часто соответствует моему настроению. Оно может быть сумрачным, ненастным, чистым, холодно-зеленоватым, насупившимся, голубым и ясным, низким белесым. «Сплошная темно-зеленая чаща ельника, стоявшая перед ним, казалась от яркости дня почти черной, и небо сквозило в ее острых верхушках особенно великолепной синевой», – читаю и вижу картину!

– Как здорово… Я все время вижу картины! – излилась Любка.

– А вот, скажем, клубы дыма, уходящие извивающимися, широкими мазками высоко в небо, и колючий неласковый ветер… Они сопровождали меня на выставку Наталии Гончаровой. Раскрасневшихся от мороза посетителей при входе в зал на выставку «Между Востоком и Западом» окутывает тепло, которое излучают картины Наталии Гончаровой. Художественный мир, созданный художницей, поражает своей сочностью, яркостью, оптимизмом. Праздничность и доброту излучают ее картины. Творческий путь, широта взглядов, любовь царят в этом зале. Меня поразила преданность творчеству, цельность личности. Холст «Три женщины» в испанском цикле, написанный нежными, почти графическими тонами, навеял мне испанский вариант трех сестер, пес на авансцене придает картине особую теплоту. Наталия Гончарова искусно сочетает несочетаемое, пишет, как хочет, живет в своих работах. Пейзажи, жатва, натюрморты, крестьянский цикл, русский период, религиозные композиции, испанский цикл, французский пейзаж и жанр, французский натюрморт, лучизм, футуризм, книжная иллюстрация, театр, мода – от одного перечисления круга ее интересов дух захватывает! Какой колоссальный труд, какая преданность искусству! Выставка эта открыла мне пример творческой личности, которая на протяжении всей своей жизни вдохновенно жила и творила так, как хотела.

– Вот бы мне так, как хочу я! – воскликнула Любка.

– Прошлая весна была такой же, как нынешняя, или все-таки чем-то отличалась? А позапрошлая весна? А весна десятилетней давности?! Все эти весны как бы спрессовываются в одну бесконечную весну нескончаемой жизни, которая мчится без остановок от весны к весне. И только успеваю каждый раз открывать все новые и новые картины в неожиданных ракурсах. Вглядываясь в прошлое, я лучше понимаю себя настоящую, убеждаюсь в неизбежности событий, происходящих со мной. Прошлое – начало и смысл моего рождения, устремленного к вечной весне… А весна – вечные картины… Третьяковка для меня была драгоценным храмом, – продолжила изливать душу умная женщина. – Зима, стужа, колючие снежинки летят прямо в глаза. Там меня ждут встречи с Левитаном, Федотовым, Серовым... Я перехожу из зала в зал, и примерно через полчаса у меня от впечатлений начинает кружиться голова. Прошло много лет, я по-прежнему люблю ходить в Третьяковку. Она пережила серьезную реконструкцию в течение долгих лет. Там стало значительно просторнее, но мне душно и тесно там. Да, восприятие совсем другое, но все же мне не хватает простора и воздуха. Картины висят в тесноте в несколько рядов, а это мешает восприятию. «Грачи прилетели», например, достойны отдельной стены. Старый дом Третьякова напоминает мне монастырские кельи.

– Вот бы мне побывать в этих кельях! – мечтательно воскликнула Любка.

Умная женщина сказала:

– Провидческие сны бывают, я думаю, у каждого человека, но не каждый обращает на них внимание. Только по истечении времени, когда событие уже свершилось, память напоминает о нем. Конечно, предвидение основано на впечатлениях прошлого. Но не только. Мне кажется, что в сознании существует некий калейдоскоп картин ушедшей жизни, который ассоциативно и непроизвольно складывается в предсказание будущего. Даром предвидения событий обладают писатели. Чем человек свободнее в своем творчестве, чем глубже проникает в безбрежный мир слов, тем чаще он описывает события, которым суждено свершиться. Всем известны произведения Оруэлла, братьев Стругацких… На мой взгляд, чем больше человек знает, размышляет, тем точнее его предвидение… У всех есть глаза, но художественным глазом обладает человек, видящий мир в законченных картинах своего воображения, улавливая тончайшие перепады света и тени, реальности и вымысла, выражая это в своих произведениях, которые живут собственной жизнью вне времени. Оригинальное видение привычного рождает новые направления в искусстве, способствует его развитию, так «Черный квадрат» Малевича стал провозвестником нового искусства…

Любка смахнула рукой пот со лба.

Сомлела.

Да как тут не сомлеть, жара под сорок, земля потрескалась.

Поливала, поливала с пяти утра, а толку-то, зачем корячилась?

Места себе не находят, маются люди, не каждый день, конечно, а в выходные, в отпуске, на пенсии. Ну, это просто испытания выпадают на душу людей. Куда пойти, куда податься? На месте остаться – это ж с ума можно спятить. В четырех стенах сидеть силушки нет никакой. А душа куда-то рвется, чего-то просит. Душе требуется пища. Кино посмотреть по телевизору, с соседями поболтать у подъезда на скамейке. Опять что-то не то.

А почему?

Потому что это опять, как ни крути, сплошная еда для души. А душа все ест и ест, но недовольна собой. Никак душа насытиться не может. И человек оказывается в тупике каком-то, никак не объяснимом.

В чем дело?

Чего тебе надо?

Ответа нет.

Мысли путанным клубком шевелились в голове, а время неумолимо близилось к обеду, а уж тут хочешь не хочешь – подавай щи, да погуще мужикам, иначе сцепятся с голода из-за пустяка друг с другом, что и есть забудут.

Любка это еще с детства усвоила, что мужика, как постоянно повторяла бабушка, прежде всего накормить надо горячим, тогда в семье будет лад да склад.

Дверь в летней кухне была нараспашку, марлевая занавеска, которая давным-давно забыла свежесть и утратила свой первоначальный вид, никак не защищала ни от мух, ни от мошки, да и Любка уже вовсе перестала на них реагировать.

А в голове крутится разное… Хорошо, пусть так, но свободные дни закончились, на работу пора. Тут, надо сказать, полегче, чувствует себя человек приемлемо. Все ж при деле. И вдруг человек понимает, что это опять не то. Он превратился в какой-то автомат. Вот бегает женщина каждый день на фабрику. Коробки с готовой продукцией окантовывает. Нужное дело делает. Иначе как доставить продукцию кондитерской фабрики по магазинам? Только в упакованном виде. Все это человек понимает, но ему опять чего-то не хватает. Директору не хватает, инженеру не хватает, шоферу не хватает, министру не хватает и так далее…

Свеклу с морковкой пошинковала, добавила к золотистому лучку, помешала. И замерла оттого, что внимание ее привлекла сцена выяснения отношений двух куриц и петуха.

Надо сказать, что петух у Любки был знатный, красавец первый на деревне, как павлин разноцветный – малиновые перья его в сочетании с изумрудными и медными горели на солнце огнем.

Любкин петух приводил в восторг красотой своей всех, кто его хоть разок видел, а соседка Райка, покачивая головой, восклицала: «Энто прям не петух, энто прям боярин какой-то!» Перья его переливались на солнце совершенно невероятным светом, Любка даже рот приоткрыла от восхищения, не обратив внимания на то, что прижарка к щам уже начала пригорать. Нос, правда, не подвел, не отрывая глаз от баталий за окном, рука самостоятельно помешивала овощи на сковородке и выключила огонь.

– Мать, чего там у тебя насчет обеда… Есть будем? – раздался со двора голос хозяина.

– Та сейчас, Петь, косточка пусть еще поварится мозговая, как ты любишь…

– Ну, тогда пусть…

А куры-хохлатки в это время сцепились в жаркой схватке за внимание красавца петуха, роскошные шпоры которого не шевелились. Он склонил голову набок и, издавая то ли одобрительный, то ли озабоченный рокот «ко-ко-ко-ко-ко-ко», наблюдал за схваткой.

Бой был неслабый. Пух и перья летели!

– Та,что ты стоишь, как пень?! – крикнула Любка. – Давай уже разнимай да делай свой выбор! Вот ведь так и хлопцы мои на танцах давеча наблюдали, как соседские девчонки дрались смертным боем за красавца городского, смеялись, а не разнимали.

Залюбовавшись этой сценой, Любка как-то естественно схватила вареную свеклу, отрезала кусок и попыталась изобразить этого наглого, самоуверенного петуха. Она провела свеклой по стеклу, но ничего, кроме потеков на нем, не получилось. Тогда она оглядела кухню, выхватила из старой сумки, в которой лежала бумага для розжига, старую тетрадь, порылась в сумке еще маленько и нашла красный огрызок карандаша, ножом заострила кончик и несколькими штрихами попыталась запечатлеть увиденное.

В это время на кухню заглянул старший сын, он удивленно взглянул на мать, она же, спохватившись, торопливо сказала: «Зови наших, есть пора!» Сын цыкнул на дерущихся из-за петуха кур, и они исчезли из виду, а Любка ловко поставила большие тарелки, положила ложки, нарезала ломти серого круглого хлеба, а чеснок, соль, перец как будто сами появились на столе, где тут же возникло и нежное сало.

Ох, как же умилялась она, наблюдая своих мужиков за столом, которые шумно и вкусно ели, – коренастый, кряжистый муж, старший сын с накаченными мышцами и длинный худой младший, голова которого на тонкой шее казалась такой незащищенной, что сердце сжималось.

Любка с нежностью наблюдала момент тишины, согласия и довольства за столом. Вдруг она даже вздрогнула, как будто ее кто толкнул в спину, и увидела картину, как на фоне распахнутой двери ветерок покачивал, баюкая, разноцветные цветы. Какая красота, вот что надо нарисовать, подумала она, и взгляд ее как бы направлен был внутрь, в грудь что ли или душу. А там вихри рисунков, неясных совсем, но сочных, прямо манили ее присоединиться к ним.

Холст.

Краски.

Воображение.

По дороге ее окликнула Райка и стала хвалиться халатом – таким ярким, как цыганская шаль.

Любка, машинально кивнув, прошла, не оценив толком покупку.

– Люба, ты чего такая? – спросила Райка.

– Какая?

– Чужая…

– Да так, в голове всякое крутится…

– Ой, смотри не закружись…