Черное на белом

Другой мир, другая красота, другое всё. Фото автора.

Глеб Орлов был опытным жителем западноафриканских джунглей. Порекомендовал его на должность начальника геологоразведки золотого прииска в стране под названием Монговия бывший гендиректор Южно-Африканской компании, с которым у Орлова за несколько лет работы в ЮАР установились теплые отношения. Спустя несколько лет после того как Глеб с семьей покинул страну, бывший начальник порекомендовал его для работы в Африке своему  старинному знакомому и партнеру из США с очень высокими связями в Республиканской партии, который и сам баллотировался  в президенты вместе с Бушем-старшим и отдал тому свои голоса. Теперь, он, вероятно, в качестве хобби инвестировал в золотые и алмазные концессии по всему миру. Иметь такого работодателя означало не только ответственность перед далеким, однако незримо присутствующим, но и преимущества существования в лучах его славы и богатства.

Глеб, которому оставалось до пятидесяти совсем немного, находился в хорошей форме – результат многолетних, строго ежедневных тяжелых тренировок. Ему нравилось ощущать свои мускулы и время от времени ими незаметно поигрывать. У Орлова была открытая манера общения – весь мир был перед ним – тоже открытый, поддерживающий важнейшее жизненное убеждение: Глеб мог понравиться любому или любой. К чернокожему окружению он относился с симпатией и в ответ получал, как ему казалось, такую же симпатию.

Доктор Орлов, точнее Доктор Глеб Орлов – так местные к нему обращались. Эта словесная комбинация стала нарицательной из-за непродуманного поступка. Девушка из обслуги лагеря родила, и Орлов привез ей подарок – набор для новорожденного. И началось. Местные девушки, родившие мальчиков, стали давать им в качестве основного первого имени жуткое для африканского младенца сочетание – «Доктор Глеб Орлов», после чего мамаши докладывали о наречении лагерному начальству в расчете на подарок.

Это была не последняя ошибка, связанная с непониманием тонкостей восприятия местными жителями различия между мирами или точнее – вселенными, в которых они и Орлов существовали, не смешиваясь. Несмотря ни на что, взаимный образовательный процесс двигался вперед. А потому вместе с убежденностью в своей исключительной способности дружественно влиять на окружающих Глеб усвоил много полезных вещей: понимать отсутствие связи реального положения дел с тем, что ты видишь или тебе внушают окружающие, замечать по стекленеющим глазам момент, когда местные перестают воспринимать обращенную к ним речь, иметь в виду отсутствие у местных ощущения времени и, соответственно, способности планировать даже ближайшее будущее. Но самое главное, несмотря на удобно самовнушенную симпатию местных, не следует забывать о ждущем своего часа намерении облапошить белого – по мелочи или по-крупному, независимо от того, с кем имеешь дело, – с президентом или лавочником.

Совокупный опыт реальной джунглевой жизни и порожденного этой самой жизнью мощного инстинкта самосохранения – реакции на окружающих и их поступки, дарили Орлову спокойствие и самоуверенность. Правда, просуществовали они до тех пор, пока  невообразимые события не перенесли Глеба в черную дыру, в которой отсутствовал его личный опыт и  никто, и ничто не могло помочь, кроме полученного в далеком московском детстве воспитания и, как он пытался сформулировать, цивилизационной принадлежности. 

Шепот за дверью задолго до шести утра не предвещал ничего хорошего. Беспокоить белого босса до того, как он сам явится к завтраку, было обстоятельством невообразимым.

        Орлов сосредоточил внимание на шепоте.

        Вслед за деликатным стуком зазвучал тишайший голос персонального повара по имени Мозес:

           – Босс, уважаемые люди из деревни пришли по важному делу.

             Перед входом в «командирскую» хижину имелась веранда со столом для совещаний, куда и были приглашены нежданные гости.

           Делегация состояла из четырех видных людей деревни. Хотя среди них была женщина – местный племенной предводитель, первым вошел подтянутый человек в яркой цветной рубашке с короткими рукавами – не дешевой, надо полагать, соответствующей стоимостью статусу ее обладателя с открытым выразительным лицом, отличным от других соплеменников тонкими, европейскими чертами. Это был местный адвокат и глава «золотой мафии», которая неустанно воровала золотой песок на территории Концессии, вверенной Глебу, путем нелегальной промывки отдаленных ручьев.

       Если охрана отлавливала мафиозных нелегалов, мистер Лоер, как про себя прозвал его Орлов (от английского lawyer) появлялся в лагере для переговоров, всегда завершавшихся соглашением, поскольку конфликтов с местными допускать было нельзя по длинному списку соображений. Его нынешний вид – съеженное лицо с плачущим выражением глаз – был невероятным по сравнению с обычным образом и настраивал на исключительную серьезность причины визита.

       Следом появилась нарядная женщина в красном с белым рисункам платье и с косынкой на голове. Ее лицо было более африканским по сравнению с лицом мистера Лоера – широкий нос, пухлые губы, выдающиеся скулы и надбровные дуги. По классификации Глеба дама была красавицей – длинная шея, стройная фигура и пропорциональное лицо. Это она, Сусанна, была племенным предводителем. Выражение ее глаз тоже резко отличалось от обычно вежливо-нейтрального, если не сказать безразличного – оно было серьезным и сосредоточенным, что настораживало еще больше.

       Третьим был Джон Кабане, директор школы – парень в костюме и белой рубашке с галстуком, неизменно улыбчивый, что не помогало ему скрывать испорченные, торчащие в разные стороны рыже-серо-белые зубы. В выражении его глаз преобладала нескрываемая тревога.

       И, наконец, четвертым делегатом был пастор с библейским именем Лука, с которым у Орлова установились доверительные отношения. Местная протестантская евангелистская церковь занимала важное место в сопутствующей золоторазведке деятельности Компании.

       Визитеры казались одним целым, а что их объединяло – предстояло выяснить. Прежде всего бросалось в глаза их смущение и одновременно решимость. Ни то, ни другое типичным или привычным назвать было нельзя.

       Начала Сусанна – с того, как им неудобно обращаться по крайне смущающему их всех поводу. Суть заключалась в следующем: десять дней назад взвод регулярной революционно-освободительной армии обосновался в деревне на постой по неизвестной причине и по приказу неизвестного высокого командования.

       Орлов сразу понял причину и суть приказа. Войско прибыло воровать золото с территории Концессии по заданию командования из далекой столицы. Такие набеги случались и раньше, но не в масштабах регулярных воинских частей, как сейчас. Вооруженная калашами охрана Орлова легко закрывала вопрос незаконной золотодобычи как местными, так и визитерами. Теперь ситуация была принципиально другой.

       — Это наша, родная армия, – проникновенно вещала Сусанна, – поэтому нам было очень стыдно обращаться к вам раньше.

       Орлов вспомнил, как неделю назад во время ежедневного обхода территории он наблюдал кавалькаду грузовых джипов, набитых вооруженными армейскими, с высокомерной наглостью смотревшими на него.

     Детали, сообщенные Сусанной, были до скуки предсказуемы на основе детальной осведомленности Орлова о жизни страны после недавней гражданской войны: пару дней ушло на массовый солдатский запой, в конце которого и началось самое веселье. Сперва были избиты все встреченные на улице мужчины, проведено добровольно-принудительное изъятие продуктов, набор обслуживающего персонала для уборки и готовки в казарме и особой группы – для обслуживания командира части с его заместителем. Само собой, обслуга состояла в основном из девушек-добровольцев, удовлетворявших запросы уставшей от революционной войны армии. А когда наступила нехватка «добровольцев», настал черед рейдов по принуждению несознательных девушек.

          И даже все это вместе взятое не было достаточным для обращения к Орлову. Но вчера случилось то, что оказалось достаточным: сожгли дом высокочтимого адвоката. Сам пострадавший был настолько потрясен и раздавлен случившимся, что мог только молча переводить взгляд широко раскрытых глаз с говорящей Сусанны на Орлова и обратно. При полном отсутствии хотя бы отдаленного поддерживающего опыта пережитое унижение стало для него неосознанно запредельным.  

      Дополнил картину директор школы рассказом о превращении этой самой школы в хлам путем расположения в ней казармы. Аналогичный рассказ проповедника касался здания церкви, как и здание школы, построенного на деньги теле-евангелиста.

           Потом смущение делегатов ушло, и детали хлынули бесстрашным потоком. 

           С какого-то момента Орлов впал в ступор: он молчал, глядел, не мигая на очередного рассказчика и внешне никак не реагировал. На самом деле случилось для него самого необъяснимое – детали фиксировались не только слухом и зрением, но и подсознанием, в результате происходила не только чувственная, но и физическая реакция: пульсировали виски, напряглись и застыли мышцы плеч, заныло сердце и все это превратилось в беспокойство, терзающее каждую клеточку организма.

              Позже Глеб пытался определить для себя – что это было? После того, как вся эта история превратилась в прошлое, он понял: с каждым словом на него наваливалась его личная ответственность за беззащитных людей, многих из которых он знал. Орлов, московский мальчик из профессорской семьи, с текущей как по маслу жизнью, не мог даже представить ситуацию, в которую попал.

         Он смотрел на каждого из сидящих напротив, они же, истощив свой рассказ, ждали его реакции. А реакция была одной своей частью молчаливо-глубинной, отражающей понимание того, что у «этих людей» все так и должно происходить. Другая же, менее глубинная ее часть, мощно поддерживала необходимость принять на себя ответственность и таким образом поддержать собственный образ, важный для самого Орлова и для окружающих.

        Был еще один человек, внимательно воспринимающий каждое сказанное слово – Джон, начальник охраны Компании – умный, с быстрой реакцией, недавний фронтовик, понимавший Глеба с полувзгляда и осознавший – наступает время решений, требующих отдачи от всех, причастных к ситуации. Имелся и другой важный момент в восприятии Джоном докладов визитеров. Для него, его боевых друзей и теперешних сослуживцев, все это представлялось будничным, и только дружелюбно-преданное желание Джона посмотреть на происходящее глазами Орлова добавляло эмоций в его личные переживания.

         Последовавшие собственные действия Орлов, как часто с ним бывало, наблюдал как бы со стороны. Происходившее напоминало игру, и он сам не сознавал, зачем ему все это нужно, но пребывал в уверенности – нужно.

         Был составлен план деревни в деталях – где казармы, где столовая, где живут командиры, где паркуются армейские джипы, сколько солдат и где они обычно находятся ночью и днем, какое и сколько оружия.

           Потом Глеб сделал принципиально важный звонок по спутниковому телефону высокопоставленному человеку, лесному магнату по имени Даймонд Блэк, с которым Орлов ни при каких обстоятельствах не пошел бы на контакт в обычной жизни. Главная причина необходимости общения в данном конкретном случае – отлично вооруженная частная армия, охранявшая огромную территорию лесозаготовок. Этот человек был ближайшим соратником действующего президента Монговии и получил высочайшее право вырубки джунглевого высокоствольного леса на территории по соседству с территорией Концессии, принадлежащей Компании.

        Поняв, что это Орлов, буднично-глуховатый голос лесного магната превратился в елей, явно в соответствии с полученной от своего верховного босса-президента инструкцией.  

             Быстро уяснив ситуацию, елейный магнат рассчитал время прибытия своей армии в лагерь Орлова – от пяти до семи часов – и произнес хорошо отработанную речь о том,  как высоко ценит Монговия (читай – ее президент) участие Компании Орлова (читай – босса из Штатов) в поддержке экономики молодого режима. Далее было сказано, что мелкую проблему разрулят без малейших отлагательств.

           Елей оставил в мозгу Орлова осадок. Подобные контакты, требовавшие от собеседников Орлова положительной реакции, уже бывали. В одном из таких случаев до Глеба дошел верный слух о том, что одного из его охранников собираются арестовать по приказу местного военачальника по сфабрикованному обвинению. Истинная причина заключалась в неподеленной девушке. Немедленно Орлов на бланках Компании отправил официальные письма о готовящемся нелегитимном задержании в самые высокие инстанции. Довольно быстро пришли знакомо-елейные ответы с самыми положительными обещаниями.

  Орлов пребывал в самоуверенно-самодовольном состоянии относительно собственной ловкости и неотразимости. На землю его с грохотом опустило известие: арест состоялся, охранник заключен в подвал гарнизонной тюрьмы и претерпел все положенные пытки.  

          Подобные проблемы разрешалась традиционным для этих мест способом: два мешка муки и сахара давали полную амнистию и свободу арестованному вместе с безграничной благосклонностью получившего мешки начальства.

       И вот теперь – опять елей с ожидаемым пыточным продолжением.

В какой-то момент Орлову пришла в голову идея, сопротивляться которой он не смог: с наступлением темноты предполагалось проникнуть в деревню и лично пронаблюдать за происходящим. Безрассудство плана было очевидным, но, как часто случалось с даже вполне созревшим Глебом, понимание очевидного приходило в избалованное сознание позже, чем надо. А в тот момент охвативший Орлова кураж был важнее сопутствующих обстоятельств. Добавляло азарта и то, что ослушаться босса никто не осмеливался. Однако охрана опасалась ответственности в случае неприятностей, и пришлось Орлову с Джоном уйти тихо, вдвоем, без шума и пыли, сняв таким образом ответственность с остальных.

Наступила темнота, которую джунглевый лес делал еще гуще. Джон пошел первым, великолепно ориентируясь в малейших изгибах тропы. По мере приближения к деревне звездная ночь наполнялась звуками самыми необыкновенными. Доминировали ритмичные и глухие, исходящие из барабана «ашико». Глеб много раз слышал подобные звуки, но значение их ритма и тональности ему было неведомо. Теперь звуки издавались с большими перерывами, они будто предвещали нечто страшное.

Голос барабана приближался, что означало – деревня уже над ними. Поднявшись вверх по тропинке от русла ручья, Орлов и Джон оказались посреди деревни, в наиболее удачном для скрытого наблюдения месте – со стороны заднего двора приземистой хибары, в которой квартировали начальник армейского отряда и его подчиненные. 

       Орлова охватило состояние, которое бывало и раньше, знаменуя собой стресс с последующим, часто нежданным, переходом в один из многочисленных параллельных миров: слишком сильной была разница в мироощущении между реальностью и вдруг возникшей параллельностью, в которой можно было оказаться в случае удачного перехода. Там, за невидимой стеной, все чудесным образом становилось ясным и понятным, проблемы реального мира разрешались и исчезали, но главное – наступало единство настоящего и прошлого. Там, в параллельном зазеркалье, вспоминалось то, что было категорически недоступно в реальном мире. Появлялись, как живые, люди, образы и события, покрытые забвением много десятков лет. Случались и последствия таких переходов, связанные с удивительными, реальными снами, в которых воскресшие, давно не существующие люди общались с Орловым уже в реальном мире, хотя и во сне. А самым главным, чего он, собственно, и искал в зазеркалье, было ощущение полной, пьянящей свободы в этом мгновении существования вне реальности, и как бонус, истинная – как ему казалось – оценка себя, своих и чужих поступков, а значит, и людей вокруг. Несколько раз после подобных путешествий в параллельность из списка общения Орлова выпадали люди, которые оставались бы в этом списке и дальше, если бы не попали в жернова переосмысления в параллельном зазеркалье.

        Все эти изыски приходилось держать глубоко в себе после попытки Глеба поделиться ими с высокоинтеллектуальной супругой арбатского происхождения и Девой по гороскопу. Ее вердикт был до восторга прост: «Я всегда подозревала, что ты сумасшедший».

        Переходы из реальности часто происходили сами собой, вероятно, в результате сочетания зрительных, слуховых образов и совпавших с ними по времени глубоких переживаний. Несколько лет Орлов работал в пустынной Монголии и там научился вызывать переход набором, как правило, экстремальных действий, например, комбинацией сумасшедшей ночной гонки в одиночестве по необозримому пространству пустыни на мощном джипе, с полным впечатлением растворения в бесконечном звездном пространстве млечного пути. Обязательным элементом перехода было еще одно измерение – мощная, приводящая в экстаз, все покрывающая музыка Вагнера, Бетховена, иногда Брамса. И вот они, ключевые слова изобретенных Орловым условий перехода в параллельный мир: одиночество, звездная бесконечность Вселенной над головой, бешеная, на грани смертельной опасности скорость и Божественная музыка. 

           Сидя в ночной засаде, Орлов открыл еще один способ перехода – ничего не делать, только смотреть и завороженно воспринимать происходящее, которое вместить невозможно. 

          Около хибары был припаркован джип-грузовик, что означало присутствие командира. Орлов с Джоном уже собрались подойти поближе, чтобы понять, откуда доносится тихий женский плач, иногда переходящий в невнятное причитание. В этот момент через отворенную дверь во дворе появился командир отряда революционно-освободительной армии (ее официальное наименование) – высокий крепкий негр в армейской форме, в темных очках, несмотря на кромешную темень. Вокруг его правой ладони была обмотана цепь со свисающими концами. За ним появились два бойца, волочащих связанного человека – руки стянуты веревкой на уровне локтей за спиной. 

          Таким же образом были связаны жертвы массового расстрела из братской могилы, которую обнаружила похоронная группа, организованная Орловым в первые недели работы в послевоенной стране. Делая обход вверенной территории, он наткнулся на шесть мест с промытыми дождями человеческими костями. Надо было все это похоронить по-людски. По подсказке, сделанной шепотом поваром, нашли братскую могилу с семью связанными и аккуратно застреленными в затылок военными и гражданскими – защитниками предыдущего режима. Поразило Орлова то, что все обнаруженные в могиле расстрелянные приходились родственниками здравствующим жителям деревни. Но из-за того, что они защищали не тот режим, какой, как потом оказалось, следовало, живущих родственников сразила амнезия, и они забыли, что кости – это их отцы, братья, сыновья, племянники и т.д. Забывчивость была преодолена за пять американских долларов в день, которыми оплачивалась смена участника похоронной команды.

       Братская могила явила собой еще одну грань отношения местных к смерти как явлению. Найденная там странной формы кость оказалась частью умершей коровы, которая без лишних сомнений захоронили вместе с остальными безвременно усопшими.

            Бойцы дружно ударили связанного по ногам, и он рухнул на колени перед стоящей к нему спиной фигуре, мерно постукивающей правой ладонью с обмотанной вокруг нее цепью свою левую ладонь.

         Лицо связанного было превращено в кровавое месиво.

        Джон тихо сказал:

— Это владелец скобяной лавки.

       Орлов сначала не понял. Он знал этого парня, даже купил у него что-то пару раз. Как докладывала Джону деревенская агентура, его основной бизнес заключался в скупке золотого песка у местных и перепродаже по вертикальной иерархии, которая доходила до самых верхов государства. С появлением Концессии и вооруженной охраны налаженная нелегальная система добычи, скупки и вывоза золотого песка превратилась в «преступный сговор» и стала давать сбой. Орлов с пионерским азартом, который передался охранникам, взялся отслеживать ворованное: организовывал вооруженные патрули – дневные и ночные, пешие и на джипах – с обыском машин и людей. Вершиной успеха в этом деле оказалось применение металлодетекторов, закупленных в ЮАР: один из таких совсем недавно высветил целых пять килограммов золотого песка, спрятанного в бидоне с молоком. Жителям деревни Орлов объявил о готовности выкупить конфискованный песок у пока неизвестного владельца по госрасценкам – вдвое ниже местных черно-рыночных. Владелец должен был бы явиться и оформить куплю–продажу. Когда все сроки миновали, золото ушло в госбанк, поскольку репутации Компании, лично Орлова и, понятное дело, американского босса должны были оставаться незапятнанными. Разумеется, о таковой незапятнанности тут же написала одна из столичных газет, что обошлось Компании в некоторую сумму, продиктованную текущими ценами на заказные публикации.

            А на следующий день в лагере появился владелец скобяной лавки. Было видно, что он совсем не в себе. С помощью Джона он признался, что золотой песок – его, что этот песок ему срочно нужен, потому как его ждут очень важные люди, уже за золото заплатившие.

             Орлов пожалел парня, но ситуация была непоправима. Охрана вежливо, по крайней мере на глазах начальства, выставила явившегося за пределы лагеря. Потом он пропал на пару недель, и вот теперь несчастный держатель лавки и фатально неуспешный золотой дилер стоял на коленях с перетянутыми за спиной руками и изуродованным лицом.

              С этого момента начали происходить события, которые вместить было невозможно по причине того, что способность Орлова воспринимать и обрабатывать зрительную информацию и, главное, физически на нее реагировать, дала постыдный сбой. Выражалось это в том, что глаза воспринимали, мозг, вероятно, фиксировал, но категорически отказывался передавать команды застывшему, если не сказать – одномоментно замороженному – телу. Орлов превратился в моргающий овощ. При этом он понимал: во всем, на что они смотрели, замешано недавнее скандальное золото. 

         А произошло следующее. Связанный что-то говорил, обращаясь к армейскому начальнику – издалека слов было не слышно. Он его о чем-то умолял — это было очевидно. Бойцы удерживали пленника за плечи.

         Сцена продолжалась бесконечно, но не более полуминуты в реальном времени, пока из входа в хибару не появился еще один боец, волочащий за волосы громко плачущую девушку. Орлов узнал ее – встречал в деревне и удивлялся европейской красоте лица девушки. Волосы удивительной африканской пышности делали похожей ее на львенка, а белозубая улыбка и пухлые губы возвращали ей африканский образ, но в целом она оставалась удивительно отличной от девушек деревни. Во время последней встречи красавица держала на руках маленького сына с серьезными, сосредоточенными глазами. Она была частью большой группы деревенских женщин и детворы, окружившей Орлова для участия в невиданном для них ранее аттракционе: экран цифровой  видеокамеры разворачивался в сторону зрителей, и не было конца радостному восторгу маленькой толпы, наблюдавшей себя внутри этого чуда.

         Сейчас девушка участвовала в сцене, заморозившей Орлова навсегда. Орлову показалось, что он смотрит фильм ужасов без малейшего понимания, что происходящее в нем – реальность, в которой все они сию минуту находятся.

        Армейский начальник медленно повернулся и отдал короткие, неслышные Орлову и Джону команды. Связанного развернули лицом к солдату, волочившему за волосы девушку.  Как только это произошло, она получила от мучителя несколько исступленных, сильнейших ударов по лицу. Удары сопровождались вскриками связанного, которого били по голове не менее исступленно. А потом случилось то, что и должен был наблюдать связанный. Бивший девушку толкнул ее, уже потерявшую сознание, на землю перед связанным, разодрал майку и юбку и стал хлестать ладонями недвижимое голое тело под улюлюканье бойцов, удерживающих связанного. Затем, грубо раздвинув ноги девушки, солдат начал ее насиловать. Связанного заставляли смотреть.

        Орлов закрыл глаза, а когда открыл, наступила очередь второго, ранее державшего связанного. Потом подошла очередь третьего. Наблюдавший за всем этим командир по-прежнему постукивал правой ладонью, обмотанной цепью, о ладонь левой. Четвертым в очереди он не стал, зато стал первым в другом. Связанного опять развернули, и теперь он стоял на коленях перед темными очками. Армейский что-то коротко сказал и мгновенно нанес удар утяжеленной цепью рукой по голове связанного. Тот беззвучно рухнул лицом на землю. Палач встал над телом, широко расставив ноги, и принялся наносить добивающие удары уже размотавшейся цепью.

         Казалось, экзекуции не будет конца, но на самом деле он ударил всего-то раз десять.

         Даже из их далека Орлову и Джону было понятно, что с несчастными покончено.              

       Много позже, когда все эти события стали прошлым и Глеб обдумывал их в малейших деталях, неизменным был единственный вывод о невозможности вмешаться и прежде всего потому, что ни при каких обстоятельствах Орлов, как представитель босса-евангелиста, имя которого невозможно связать со скандалом подобного масштаба, и как управляющий  компании-кормилицы всех местных, не мог иметь никакую другую репутацию кроме белоснежной.

              Был еще один пункт в списке причин, которого Орлов как бы стыдился – скрытый, многослойно завуалированный культурно-цивилизационными соображениями. Многочисленные, многолетние, дружеские контакты с чернокожим населением и существование нескольких искренне любимых и уважаемых негритянских друзей по всему миру не меняли основного убеждения: Африка – не место для жизни, а африканцы – представители глубоко чуждой, зазеркальной  цивилизации, с которыми общаться можно, но лучше бы обойтись без этого. И вот оно, глубоко спрятанное, постыдное соображение: да ужас, запредельный ужас, но это же ИХ цивилизация, с непостижимым другими враждебным содержанием. Это и было ключевым соображением, не позволявшим до конца реально воспринимать произошедшее и реагировать адекватно. Кроме того, Орлову в очередной раз померещился переход в параллельность, в которой и произошло все, а потому немедленное реагирование не требовалось.

                Глеб тупо уставился на плохо освещенную площадку с четырьмя живыми и двумя неживыми персонажами, его правая рука конвульсивно вцепилась в плечо Джона.  Джон вопросительно взглянул и, все поняв, отвернулся, продолжив завороженно смотреть.

               В этот момент Орлов распознал еще один элемент своего внутреннего состояния. Это было ощущение, пережитое давным-давно в ЮАР, сразу после освобождения страны от апартеида. На парковке перед супермаркетом, в Йоханнесбурге, в полночь, происходила криминальная разборка. Победитель определился и устроил финальную сцену расправы над одним из поверженных участников методом троекратного наезда на уже лежачего – сначала на обе ноги, а потом на тело и голову. Тогда-то случайно наблюдающий сцену Орлов и пережил разрушительную волну, которую он назвал «энергия смерти». Она его накрыла как реальное силовое поле. И вот теперь – та же волна, но многократно сильнее.

         Тем не менее Орлов начал приходить в себя и, возможно, как следствие этого, он сделал внезапный, будто молния посреди ночного поля, вывод о бессмысленности своей жизни, со всеми ее укладами, убеждениями, мнимыми достижениями, гордостью за героическое предназначение. А   самое главное, ему стала очевидна собственная неспособность сделать то, чего он сам от себя ожидал. Он привык к собственному убеждению в том, что его замечательная жизнь (а он был уверен, что она по Высшей Воле именно такая) направлялась и контролировалась. Даже в отчаянно безвыходных ситуациях он прислушивался – к себе и к тому, что нисходило из Вселенной и физически ощутимо проникало в определенную часть головы, просил о помощи, никогда не сомневаясь, что она придет. Однако сейчас он понял: если теперь она и приходила, он ее пропустил и ничего не сделал из того, что обязан был сделать.

            Джон наблюдал за Доктором Орловым уже три года, и, в общем, он ему нравился: приветливый, не заносчивый.  И вот с этим уважаемым белым человеком происходило что-то Джону недоступное: доверенный боец верховного правителя, прошедший гражданскую войну, на счету которого многочисленные жертвы – военные и гражданские, не видел ничего из ряда вон выходящего в только что произошедшей сцене расправы. Очевидно, что восприятие белого босса было принципиально другим.

            Только Джон успел обо всем этом подумать, как до него дошел вопрос, заданный шепотом:

          — Это все из-за золота?

       Получив утвердительный кивок, Орлов первым двинулся по еле различимой тропинке в лагерь. К нему возвращалась обычная энергия, которая захватывала окружающих и делала участниками реализации всех его планов, даже, казалось бы, фантастических.

         Посреди обратной дороги Орлов и Джон встретили двоих охранников из лагеря. Теперь, по крайней мере внешне, все стало на свои места: решительный молчаливый босс куда-то движется, за ним – охрана с калашами. При этом никому не ведомая тайна Орлова заключалась в том, что он пока не понимал, что с ним происходит, и это приводило к некоему раздвоению личности. А прийти к ее единству было необходимо. Орлов чувствовал себя немощным контуженным, у которого связи между зрительным мировосприятием и соответствующими реакциями нарушены взрывной волной, порожденной сценой расправы, в которой он, пока еще не до конца осознанно, считал виноватым себя. Нарастающее чувство ответственности за все это было важной частью взрыва и контузии. Хотя оставалась слабая надежда списать неясности внутреннего состояния на традиционный переход в параллельность.

           По возвращении в лагерь Орлов заперся в своем микро-офисе. Задача была проста – привести себя в порядок. Начал он с самоуничижения: «Что, козел, довыпендривался со своей показушной честностью? Наигрался во власть имущего? Допризывал местных к не вороватой жизни? Молится он, очки напялил, книжки умные читает… И что? Цена всей этой тошнотворной мути – мучительная смерть двух молодых людей. Привнес белую цивилизацию в дикарскую жизнь, пересек границу семантического поля – герой, б..., делатель…»

         Орлов замолк. Одновременно с этим пришла та самая «помощь» и стало понятно, что делать, и как, и с кем. Причем поскольку раздвоение еще не закончилось, не было вполне ясно, что будут делать эти два совершенно разных человека. Но оболочка у этих двоих была одна, она-то и вышла к бойцам охраны.

               Совещание было недолгим. На поверхности лежала необходимость официально запротоколировать события. Разумеется, только те, о которых сообщила делегация из деревни. А убийств, за которыми наблюдали Орлов и Джон, официально категорически не было. 

               На бланках Компании разлетелись электронные письма с формальной, без деталей информацией высокопоставленным военным и гражданским чинам. Эти письма должны были стать первыми из десятков докладов и доносов, которые неизбежно накроют всех имеющих и не имеющих отношение к скандальному постою в деревне революционно-освободительных солдат.

   Важнейшим было письмо в головной офис в Штатах на имя основного владельца, которого Орлов считал своим гуру. Раньше Глебу уже приходилось сообщать ему о воровстве через откаты и прочем подобном, в чем замечались местные приближенные «советники». Реакция чистого, глубоко религиозного человека была вежливой, и невысказанный смысл ее оказывался простым: «Ты, Глеб, молодец – типа, ценю твою преданность, но не вздумай никогда больше катить бочку на уважаемых чернокожих». Тогда в сознании Орлова проскочило нечто и исчезло. На сей раз остался неприятный осадок, в сути которого предстояло разобраться.  

                 К его собственному удивлению, озарение пришло быстро: это что же, он, бесстрашный, цивилизованный интеллигент, а значит, представитель и  носитель чего-то там высокого, с данной ему властью творить добро во всех его проявлениях,  лишен возможности справедливого возмездия не только за мелочь, но и за чудовищное преступление?  Сначала он ответил себе: «Да, лишен». Но лишаться возможности возмездия страстно не хотелось, и потому его возбужденные самосознание и самоощущение находились в лихорадочном поиске выхода. 

       Орлову вспомнился разговор с духовником, отцом Николаем, о презрении и прощении в связи с персонажем, которого ну совсем не хотелось прощать. Тогда батюшка из жалости согласился на необходимость простить, но при условии, что Орлов может никогда больше не встречать персонажа. Таким нехитрым способом давался шанс найти выход из очевидно нехристианского состояния. 

     Сейчас дело было куда серьезнее – хотелось совершить что-то такое не христианское, что и произнести нельзя. «Вот так нужно и дальше, – подумал Орлов, – не произносить».

             С этой мыслью он начал совещание с охраной.

           В целом было сказано следующее: мы здесь исключительно для геологоразведки и сопутствующей гуманитарной деятельности. Есть не понимающие это местные, и мы должны терпеливо все разъяснять.

           Следующую фразу Орлов намеренно произнес медленно и четко:

         – Мы совсем не знаем о действиях полиции на нашей территории. Если и происходили аресты с последующими пытками – это к нашей Компании не имело отношения.

           Дошло ли все сказанное, вернее, недосказанное, до всех? До Джона точно дошло, а до остальных? Сколько раз нужно повторить фразу: «Нам ничего неизвестно», чтобы она вросла в мозг слушателей и стала инструкцией – любые события прошлого, настоящего и будущего не могут быть предметом нашей ответственности, поскольку нам о них ничего не известно.

          Речь продолжалась:

      – Отряд господина Блэка прибудет для защиты населения. Трое из вас поедут им навстречу. Встретите передовую группу и расскажете: дескать, прошел важный слух, что командир армейских и его ближайшая охрана – плохие люди, совершившие множество преступлений в деревне, но точно ничего неизвестно.

                  Трое бойцов отправились готовить джип, а Орлов остался с Джоном, и их дальнейший разговор напомнил сцену общения Понтия Пилата с его начальником стражи Афранием.

                   Орлов предположил, что Джон осознает, насколько опасны революционные солдаты после недельного пьянства не только для гражданских, но и для сослуживцев, которые могут стать жертвами драк с поножовщиной. Именно этого и опасался Орлов – ранений, и не дай Бог, случайных смертей. Джон смотрел, не отрываясь, в глаза Орлову. Конечно, он тоже этого опасался. 

         Инструкция Джону была формально-лаконичной: отправиться в головном джипе навстречу Блэку и все ему рассказать, но только ему одному. Подтвердить, что лично все видел, и можешь засвидетельствовать при необходимости перед кем угодно. Соответствующий рапорт будет передан в военный трибунал.  Орлова нельзя упоминать ни при каких обстоятельствах – он-де из лагеря не отлучался. Весь состав военной части надо арестовать и обеспечить строгий контроль содержания под стражей. Основных четырех палачей следует содержать отдельно, в особо строгом режиме. Пусть Джон назначит двух своих бойцов для контроля над круглосуточной охраной арестованных, намекнув Блэку, что это негласное распоряжение Орлова, обязательное к исполнению, свидетельствующее о намерении Компании отдать командира и его подручных под военный трибунал. И последнее: Орлов хотел бы инкогнито, лично проверить условия содержания этих четверых, потому они с Джоном все сами проверят ночью, после ареста. И еще раз: Блэк должен осознать с помощью Джона, насколько обеспокоен Орлов возможностью пыток или случайной смерти этих четверых. 

                      У общения Орлова с Джоном в стиле «Пилат–Афраний» была своя история. Во время давнего захвата нелегальных копателей их командир опасно ранил ножом двух молодых охранников Компании. Их товарищи были в бешенстве, и если бы не сдерживающее присутствие Орлова, события пошли бы по накатанному сценарию, предполагающему исчезновение поножовщика после «разговора с пристрастием» и несчастного случая – автокатастрофы, сопряженной с утоплением автомашины с арестованным в неглубокой речке.

             Орлов и Джон сидели тогда друг напротив друга, демонстрируя молчаливое понимание неизбежности того, что должно произойти – представители двух разных цивилизаций не допускали отмены существующей традиции одной из них. Дело было только в деталях.

    С Орловым деталями никто не делился, но для него принципиальным было ни к чему не иметь отношения, потому он быстро собрался и уехал в столицу «по делам». Дел было много, а времени помнить, анализировать или, не приведи Господь, мучиться угрызениями совести, не было. В результате – его участие в ситуации ограничилось тем, что много позже прилетела неизвестно откуда информация: вроде бы арестованный погиб в автокатастрофе. Но поскольку все находилось под дружеским Орлову официальным контролем, расследование не проводилось.

         Нынешняя ситуация была внешне похожа, но и абсолютно не похожа на прошлую тем, что Орлову ни забыть ее, ни отгородиться не представлялось возможным.

             Следствием реально-официального осознания некоторой части произошедших событий было появление плана действий, в результате которых виновные должны будут понести максимально строгое наказание. А главная задача Орлова – организовать активное участие местных всех рангов в контроле исполнения наказания, при том, что сам Орлов не должен засветиться.       

                    Джип с охраной исчез в темноте. «Лед тронулся» – предсказуемо подумал Орлов и ушел в свою каморку.

          О том, чтобы закрыть глаза и отключиться, не могло быть и речи – слишком горячечным было возбуждение, а фоном ему было нарастающее чувство собственной несостоятельности. Орлов больше не мог играть роль героя, низошедшего в местную клоаку. Раньше Орлов жил в здешнем мире, не сливаясь с ним. Сейчас он чувствовал, что окружающее, как спрут, сдавливало и лишало его способности оставаться вне всего этого. Орлов все яснее понимал, что, если не вырвется, а станет частью спрута, кипящего котла, традиции, пережитого ужаса, наконец, и не вернется туда, откуда пришел, его жизнь закончится. Граница перехода или возвращения также становилась все более очевидной: прощение или отмщение.

         Орлов выкрутился в прошлый раз, все свалив на местную традицию, которая устраивала всех, и его христианское самосознание в том числе. Теперь он сам не хотел выкручиваться, и его главной задачей было создать ситуацию, в которой он смог бы оправдаться прежде всего перед собой.

        Давая многочисленные инструкции Джону и остальным, Орлов уже понимал свою главную, тайную от всех цель – остаться с глазу на глаз с палачами.

           Орлову всегда было важно осознание того, что он «принадлежит». Сначала это был статус «внука академика», который позволял в советской стране вообще ничего собой не представлять, а только пожинать и пользоваться. И сражаться тоже, для начала – в качестве ученика английской спецшколы, расположенной посреди пролетарского района, с ожидающими после уроков бандами полууголовных сверстников, ненавидящих мальчиков в синих костюмчиках лютой ненавистью. Потом Орлов сражался в родовом дачном поселке Удельной, где он и его друзья были предметом ненависти сверстников из пролетарского электропоселка по соседству.

              Орлов предпринял контрмеры: по высокому знакомству устроился в лучшую на середину 60-х армейскую секцию самбо, отлил свинцовые кастеты, о чем немедленно узнали враги. Так Орлов стал героем и защитил товарищей своей репутацией и несколькими стычками. В результате Орлов сформировался как агрессивный защитник своей социальной группы.

             И вдруг наступил момент небольшой, но внутренней духовной революции. Кастеты были выброшены на помойку. Следом пошел процесс – глубинный, независимый и часто неосознаваемый, следствием которого явились накатывавшие душевные состояния, невозможные для их словесного определения. Мало того, что они были не для обсуждения, сам Орлов испытывал трепет, связанный со страхом выйти из этих состояний из-за чего угодно – недостойной мысли, намерения или поступка.  Понимание благодатной их природы пришло к Орлову гораздо позже.

           И вот теперь, оказавшись лицом к лицу с вопиющим злодейством, испытывая сладостное желание отомстить и имея для этого возможность, Орлов инстинктивно чувствовал опасность, идущую непонятно откуда.

          Возбуждение не покидало Орлова.  Тем удивительнее был сваливший его полусон-полуобморок, который, казалось, продлился не более минуты. На самом деле, когда в дверь постучали, уже рассвело, то есть прошло не менее двух часов.

       Дверь приоткрылась, и тихий голос Джона произнес:

        – Вас ждут.

Орлов в давно заведенной манере сгруппировался лежа, прижав колени к груди, и, резко выпрямив ноги, вскочил. Потом он вышел на веранду.  

От увиденного на обширной лужайке перед домом Орлов на долю секунды зажмурился: все пространство занимала шеренга рослых, вытянутых в струнку парней, вооруженных автоматами и боевыми ножами на ремнях с металлическими пряжками. В нескольких шагах от шеренги, ближе к Орлову, стоял Даймонд Блэк, знаменитый на всю Монговию богач-лесопромышленник и близкий друг президента.

Орлов и Блэк обнялись, а потом долго жали друг другу руки.                  После окончания официальных ритуальных танцев на глазах у многочисленной изумленной местной публики, облепившей ограду лагеря, бойцы получили команду «вольно», и оба начальника уединились в живописной беседке, которая служила Орлову личной трапезной и местом банкетов.

Блэк был приятным в общении, харизматичным парнем, высоким, в хорошей форме, понятное дело, со шрамом на лице и наверняка не только там. В процессе беседы, за дымовой завесой из общего осуждения вояк, позорящих революционную армию, Орлову становилась понятна суть указания, полученного Блэком от первого лица. Следовало поддакивать белому в его возмущении, но ни при каких обстоятельствах не дать скандалу выйти за границу деревни; посулить что угодно – трибунал, разжалование, публичное осуждение – и спустить на тормозах.

Как только все это дошло до Орлова, он перевел разговор на не терпящее возражений перечисление условий, при которых неизбежный «спуск на тормозах» будет возможным: жители деревни должны собраться на главной площади  и увидеть арестованных, желательно – со связанными руками; командир и его заместитель должны публично принести извинения.

Блэк восторга по поводу услышанного не выразил, но попросил время для консультаций. Он отошел в сторону и начал говорить по спутниковому телефону.  

Джон, ожидавший поблизости, вошел в беседку и сел напротив Орлова. У него было изможденное лицо не спавшего ночь человека, и не просто не спавшего, а проделавшего невообразимо трудную работу. Оба молча смотрели друг на друга.

Джон заговорил сам. Все прошло, как задумано: джип Компании с Джоном и двумя охранниками встретил колонну из шести джипов Блэка за десять километров от лагеря. Джон доложил ситуацию в общих чертах и предложил план задержания всех, имеющих отношение к убийствам. При массовом задержании командир части и трое его подручных были арестованы отдельно и помещены в охранную будку в трех километрах от лагеря. Они сейчас там под нашей охраной. На предварительном дознании один из четырех арестованных, к большому сожалению Джона, поскользнулся, упал, напоролся на торчащий из земли металлический штырь («и так семь раз» – дополнил про себя Орлов, вспомнив анекдот) и скончался от потери крови. Нет, это был не командир, а тот, который вывел из хижины и первым изнасиловал девушку. Остальные трое находятся в будке, связаны по рукам и ногам, и Джон ждет дальнейших указаний.

В ощущениях Орлова наступила некоторая ясность: определенно жаль, что первый из упырей «случайно поскользнулся». И определенно: в случае с остальными он такого не допустит.

Блэк вернулся после телефонного разговора и подтвердил согласие на предложенный покаянный спектакль. Орлов же, к удовольствию собеседника, добавил:  вся слава и благодарно-восторженный плач населения деревни заслуженно достанется бойцам-спасителям и верховному руководителю Монговии, их приславшему, а Орлов, его Компания и все, с ними  связанное, останется не имеющим ко всему произошедшему никакого отношения.

Орлов договорился с Джоном дождаться темноты и подъехать к арестантской будке для окончательного выяснения отношений.

Орлов закрылся в своей коморке и попытался внести ясность в собственные ощущения. Ко всему прочему, проявилось поразившее его соображение, сводящее высокие переживания до статуса суетливой немощности. Оно касалось осознания местной реальности, о которой Орлов все знал и все понимал. Ничто не должно было бы его удивлять или поражать. Так что же случилось? А случилась резкая замена кинематографического знания сценой запредельного ужаса, которую записному герою Орлову сходу переварить не удалось.

Наступили сумерки. Орлов сам сел за руль джипа, и они с Джоном сорвались в темноту. По мере того, как приближалась их цель, Орлов все больше успокаивался, а Джон, напротив, с напряжением думал, как правильно разрулить ситуацию и не дать белому боссу наделать глупостей.

Несколько раз за прошедшие три года, Доктор Глеб Орлов терял чувство реальности, и Джону приходилось вступать в качестве гаранта правильного разрешения иногда жестких конфликтов с местными.

Теперь все было по-другому. Джон отчетливо видел: с Орловым что-то произошло в момент убийства в деревне и продолжает происходить. Он инстинктивно ощущал необходимость контролировать каждый шаг босса в том, что вполне возможно может произойти в самое ближайшее время.

Орлов же в этот миг понимал одно: он должен сам разобраться с тем, что произошло в деревне и с ним самим. Иначе он никогда не станет собой, а так и будет презирающим себя трусливым подонком. Орлов выхватывал из всех известных ему заповедей ту, в которой нуждался: он имеет право насладиться возмездием, о котором только и мог помышлять, при этом сознательно упуская, что это право дано не ему, а Господу. Но эта поправка была в тот момент не для Орлова.

Они подъехали к будке с арестованными. Орлов помедлил, а потом выскочил из машины и вошел в плохо освещенное помещение. Секундной задержки было достаточно, чтобы войти вторым – вслед за Джоном.

Пока глаза не привыкли к сумраку, детали не различались, но общая картина впечатляла. Три пленника с заломленными за спину руками были прикручены проволокой к трубе, проходящей вдоль стены, в прошлом служившей для крепежа оружия. Минутой позже зрение прояснилось, и стали видны три петли, заботливо подвешенные для каждого из прикрученных пленных. Этап пытки был пройден. Свидетельство тому – разбитые до неузнаваемости лица и обнаженные по пояс тела в кровоточащих ранах. Все проведено и подготовлено так, как надо.

Все трое находились в полубессознательном состоянии. Орлов подошел к крайнему и движением двух пальцев снизу вверх приказал поднять тому голову, что и сделал один из охранников. И опять произошел защитный переход в нереальность: все происходило не с Орловым, а с кем-то, кого можно наблюдать с высоты птичьего полета. Вот он, как бы Орлов, стоит лицом к лицу с замученными, но вокруг происходит и другая его жизнь: красавица жена, ухаживающая за любимым розарием, музыка Шопена в исполнении гениального Горовица, бегущие из школы дети, любимая преданная собака, покойные мама и дедушка с любящими глазами, машущие ему, еще школьнику – прощаясь.

Время исчезло, все происходило одновременно и, самое важное, Орлов стал отвечать за все – и за прошлое, и за настоящее, и за будущее.

И опять дало о себе знать недавно напрочь отвергнутое: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Мне отмщение, Я воздам». Так Орлов подумал, и решительно вознамерился сделать ровно наоборот.

Притянув первую петлю, он надел ее на голову бывшему командиру, потом то же проделал с другими связанными.

И тут, как многократно в прошлом, вступил Джон, не ставший ждать продолжения. Он крепко ухватил Орлова за правую руку и левое плечо, с силой вытолкнул из будки, подвел к джипу, посадил на заднее сиденье и жестом приказал сидящему за рулем охраннику стартовать...

На следующий день Блэк с блеском провел шоу покаяния арестованной армейской части перед жителями «освобожденной» деревни. Дальнейшие события произошли без ведома Орлова: за «покаянием» последовала быстрая транспортировка всех ее участников в ближайшее поселение с военной комендатурой и их полное, вероятно, почетное, освобождение. К сожалению, не так повезло трем арестованным, содержавшимся в охранной будке: там возник пожар – загорелись и взорвались канистры с бензином, а часовые не успели погасить огонь. Был составлен соответствующий документ, заверенный Блэком. Копию вручили Орлову, который после прочтения положил ее в свой сейф.

Некоторое время спустя до Орлова дошла нестыковка: не было в хозяйстве лагеря таких канистр. Ай да Блэк!