Зачумленный пациент

Карнавал длился… Пьетро Лонги. Ридотто в Венеции. Ок. 1750

А сейчас в ее ушах продолжал греметь гром раздавшегося выстрела.

Он заслужил эту позорную казнь…

Все вышло так, как она себе и представляла. Нет ничего сложного в убийстве преступившего черту обыкновенного человека.

Ее расширенные глаза ослепил сгусток пламени, смертельный для любой преграды. Тем более на таком расстоянии, почти в упор.

Невероятное ощущение…

Голова его поникла, грузное тело, распятое в глубине гардеробной на горизонтальном металлическом штыре для одежды, провисло под собственным весом. Посланная ею пуля сладострастно впилась в стену, прошив ему толстую шею и вырвав клок плоти. Рана брызнула, и кровь залила отсутствующее лицо, каплями стекая с кадыка.

Дым, пыхнув из дула медузой, медленно рассеивался, оседала едкая пыль, припорашивая темнеющую на светлом паркете лужицу.

Анна чихнула, продолжая сжимать сплетенными пальцами обеих рук рифленую рукоятку, не выронив тяжелый мужской пистолет ни от испуга, ни от удара хлесткого хлопка. Она не отклонялась туловищем назад и не зажмуривалась, как неопытные, трусливые дуры в тире, а приготовилась, расставив ноги, готовая принять отдачу плечами.

Зеркальные нейроны помогают нам копировать, наблюдая за другими, например, на экране.

Захотелось поднести к губам черный ствол с острыми, зазубренными гранями, дунуть на срез, развернуться в три четверти, кокетливо приподнять округлое голое плечо.

Она в центре – кожаные шорты со шнуровкой, куртка-разлетайка на заклепках. Позади, подпирая по бокам, ее команда, обнаженные по пояс мужчины – с мечом, с базукой, с бластером.

Плакат. Постер. Афиша. Билборд.

Мой бог, насмотришься кино, не такого натворишь…

Ну вот, Максим, ты думал твоя измена останется безнаказанной? Это всё тебе – сдохни. Теперь никуда не денешься. Твоя Лора будет ждать тебя всю вечность. Встретитесь в аду…

После произведенного шума наступила звенящая тишина. Стоя на пороге в пыточную гардеробную, Анна опустила пистолет, огляделась по сторонам, посмотрела в открытую балконную дверь спальни.

Как тянуло туда, на волю.

Страха не было. Если кто-то думал, что у нее не получится, то он сильно заблуждался. А если кто-то думал, что она не решится, то жестоко ошибся.

Она смогла, смогла, и сразу наступило облегчение.

И тут ее бросило в жар. Позади безжизненного тела за стеной гардеробной что-то глухо заскрипело.

Прислушивались соседи до сих пор?..

Давно нужно было оклеить стены гасящей звуки пробкой.

Максим всегда по-селянски скромничал, смущаясь ее гортанных криков. После любви он неизменно спрашивал, не слышно ли их было. Так громко она кричала. Но ей было все равно, в тот момент она ничего не соображала. Потом, растекаясь в горячей истоме по постели, когда спазмы волн, опоясывающих низ живота, осторожно отпускали на волю, снисходительно успокаивала мужа короткой фразой. На его же утробное урчание ей всегда было наплевать.

И тут же, едва слышные, донеслись удаляющиеся, шаркающие шаги.

Это наверху, безумная старая Герцогиня свысока следила за ней?..

В голове застучало молотом ведьм.

Только сейчас пришел настоящий страх. Осознанный от содеянного, от необратимо совершенного. Ужас охватил, сжимая тело удушающими кольцами змея, поднимаясь от пяток к горлу, и там застыл, перехватывая ледяным ознобом дыхание.

Обязательно успокоиться, подышать, ровно впуская и выпуская воздух. Первое действие дайвера, растерявшегося в давящей холодной глубине, – не паниковать.

Все останется неизменным, иному уже не бывать…

Плечики с одеждой сдвинуты к самому краю стальной перекладины, часть ее платьев грудой свалена в углу – всё для него, чтобы дать место поместиться неразделанной тушей над костром. Скорее кострищем. Ибо дым еще не растворился, огня же выстрела уже не было.

Убитый, подвешенный на железной рейке куском мяса над прилавком, обмяк.

Весь шерстяной – баран, с душой овцы.

Прозрачный целлофан кульком многократно оборачивал нагого (чулки он не надел) забавника.

Багаж так пакуют в аэропорту, собираясь отправиться в неведомые дивные страны, где рассчитывают предаться чувственным и экзотическим наслаждениям.

Своими руками совсем недавно – как быстро просквозило время – она заботливо пеленала его. Еще не подозревающего об уготованном финале, укутывала для игры, пока он не превратился в насаженную на расправилку белую куколку – Pupa adectica. Уже никогда не превратящуюся в бабочку.

Будущего просто не существует…

Кокон замотан так, что только веки (теперь навсегда закрытые) с длинными, как у женщины, мягкими ресницами, без всяких усилий загнутыми кверху, видны в щели, оставленной в многослойном, ставшем оттого белым, шелестящем пластике.

Да чернеют дыры ноздрей огромного, упрятанного в пленку носа с отвратительными волосками, выпирающими наружу. Даже там они у него вьются. Как и обрамляющие огромную лысину остатки черных кудрей на круглой голове.

Изо рта, недавно издававшего мычание, наполненное боязнью от игры со смертью и восторга от близости с ней – всё на грани, – торчал смятый рукав белой рубашки, вместе с манжетами глубоко засунутый в рот, по вход в глотку.

Без кляпа он бы длинно и громко выл и орал.

Когда она запихивала затычку, его чуть не вывернуло любимыми – потреблял для мужской силы до их шалостей – устрицами. Выпяченные дуги губ надувались, он конвульсивно дергался, изгибаясь на вертеле, елозил физиономией по полу. Будь свободны волосы, метлой бы поработал.

И еще, беззастенчиво выведенное в пройму, ниспадает причинное место.

Забинтованный ожоговый больной. Ну не здоровый же…

Мы все больны. Слава богу…

Начиналась сегодняшняя казнь на импровизированном эшафоте, перво-наперво, с ног приговоренного. Она намертво притянула их за щиколотки ремнем к металлической трубе вешалки, чтоб не болтались.

Он извивался, пытаясь помочь, пока она не отхлестала по отсутствующим одутловатым щекам. Стек для дисциплины жеребцов остался на кровати.

Дрянь, не мешайся под ногами…

Не могла приподнять здорового кабана, чтобы и руки, завернутые за спину и туго стянутые в локтях узлом ремня, примотать к рейке. Падая, он бился белым безликим лицом.

Ничего, терпи, не в ее весе толкать такие тяжести…

Даже если и получилось бы, то руки в суставах ему бы вывернули. Надо было вытянутыми вперед вязать.

Жаль, на дыбе не растянуть с привязанным к ногам грузом…

Спешка, возбуждение, лихорадка от приближения мгновений упоительного контроля покорного животного, и он торопит, пока не заткнешь пасть. Веревкой с карабином, переброшенной через перекладину, обхватила поперек его грудь и немного оторвала от земли туловище.

Не до конца, но справилась. Поглядела на дело рук своих, его вздыбленные за спиной руки и рассмеялась.

И по искоркам в его темных глазах поняла: он подумал о том же.

На днях, гуляя по сумеречной улице, разом застыли, глядя на внезапно явленную в вечерней полутьме ярко освещенную витрину секс-шопа. И в голос дружно захохотали. За стеклом предлагались к продаже полутораметрового размаха крылья ангела, длинные белые перья на каркасе с креплением, чтобы приспособить к спине. Тут же представилось применение: безжалостное насилие над светлыми силами темным мороком. В коленопреклоненном положении.

Шикарная картина…

Сейчас же она одета в аспидную блузку с оборками по швам широких открытых рукавов, что походили на разлетающиеся зачаточные крылышки. И она – демон, вознесшийся над жертвой ангел ада.

А он – огромная разжиревшая чайка с запрокинутыми крылами, зацепившимися на взлете за оголенный убийственный провод.

Оказалось, так даже удобнее.

Он всегда заранее просил – будто можно забыть об этом – придушить его. Добавкой к компрессионному сдавливанию пленкой груди и живота. Ненасытный, желал получить расслабляющий оргазм в блаженстве бездумной эйфории.

Она подтянула толстую шею на его же подтяжках к трубе. Вязать петли ей не привыкать, умолял, требуя этих игр.

Лица не видно, но он конвульсивно задергался, острый кадык выпирал треугольником.

Еще чуть-чуть повыше – и достаточно…

Подвесив на вертел искупительного агнца, она некоторое время отдыхала в дверях гардеробной, вдыхая свежий воздух, навеваемый с улицы.

Нет сил закрыть балконную дверь, чтоб не манило свободой.

И, подхватив с кровати припасенный стек, возвратилась, наконец, подобравшись к главному блюду.

Она ощутила его налитую, напрягшуюся плоть в кулаке, и сжимала в слипающихся от выделений пальцах, вонзая ногти до того состояния пытаемого, когда глаза лезли из орбит.

Затем, затягивая и ослабляя шейную петлю помочей, повторяла асфиксию подопытного несчетное число раз, временно лишая доступа кислорода. Наматывала себе на предплечье конец подтяжек, поднимала груз через блок рейки, будучи противовесом, и продолжала сжимать раздавшееся в объеме багровое достоинство зверя в своей пясти. И так до тех пор, покуда рукав рубашки, свисающий из его пасти, не намок от слюны и слизи и не набух от криков, вырождающихся в мучительное мычание.

В твоем вкусе действо, – колготись…

СО2 накапливался, наполняя его бессмысленный, не соображающий мозг: головокружение, расслабление, возбуждение. До потери сознания от счастья.

Потрясающе…

Это как самой стоять в спальне со связанными за спиной руками у приоткрытой двери, через которую перекинута веревка, затянутая у тебя на шее. Стоишь уже на цыпочках и вытягиваешься всем телом вверх, выше и выше, будто желая увидеть происходящее на вожделенной свободе, через весь зал в далекой рамке окна узрить из придавленной земным притяжением юдоли возвышающую картину мира. В ответ на туже затягиваемую на твоем горле петлю, на время сильнее пережимающую дыхание, уносишься ввысь, к небесам, и, попускаемая, возвращаешься к сильной и доброй, управляющей твоим бренным бытием руке. Когда вторая хлещет тебя розгой пониже спины, по округлому выступу, не прикрытому коротеньким пеньюаром.

Божественно…

Долгие мгновения она бесилась с ним, наслаждалась безраздельной властью над покорной жертвой.

Пришибленной глухонемой собакой он старался угадывать противоречивые по-женски решения, упрятанные за ее зловещей венецианской маской Лекаря Чумы.

Явилась своему зачумленному пациенту зловещей птицей, птицей судьбы.

Неизвестное пугает больше всего.

Его бархатно-черную, овальную маску Моретты безо рта с охватывающей затылок уздечкой и толстым штырем, зажимаемым в зубах и помогающим рабу в молчании, не нашли.

Был наказан пинками и ударами палки за бардак.

Потому и любимые черные чулки мелкой сеточкой он не надел. Забыл принести для экзекуции. Свои она не дала. Натягивать на кривые и потные лапищи тонкие кружева хозяйки непозволительно.

И так предостаточно милостей от госпожи, у которой в немилости немая служанка – Servetta Muta.

В ответ на нечленораздельное радостное мычание подневольного с размаха, снизу вверх, огрела его по объемному животу палкой и клюнула в шею клювообразным надушенным носом.

В полном соответствии с традицией она обязательно помещала в загнутый книзу нос своей маски Лекаря Чумы ароматические масла для предохранения от заражения страшной болезнью жертв.

Но чума не препятствовала развлечениям. Ароматические вещества убивали миазмы пота и слизи, выделяемые липким страхом зачумленного.

Оттого карнавал длился.

Еще несколько ударов, еще и еще, она наносила их, пока не обессилела, устав пинать и колотить, тыкать и стегать беспомощного невольника.

Бессловесное, отданное на заклание животное, по-щенячьи отскулив, заткнулось, не осмелясь застонать.

Ей нужно было передохнуть. Снять на время маску и отдышаться.

Обессиленная от усталости, она закрывала глаза, чтобы не смотреть на заранее упрятанного в саван, рывком дергала скользящие роликами по полозу широкие двери гардеробной и затворяла позади себя.

И все так же, не раскрывая глаза, разворачивалась спиной к зеркальным створкам, чтобы не смотреть на себя.

Что она там должна увидеть, ей было известно.