Темная личность

Страну душой надо любить… Фото Владимира Захарина

Я устал. Устал от России. Что в ней ничего, кроме власти и патриотического ажиотажа, не происходит. Что все это надолго. Что русский круг снова замкнулся. Что снова все остановилось. Что можно только пить водку и смотреть в интернете хорошее кино. Меня разморило. →

Я даже не заметил, как он сел за мой столик в кафе. Он был какой-то трехсторонний. Одна сторона – как у почти олигарха. То ли как у секьюрити олигарха или как у шофера олигарха. Вторая сторона как у городского сумасшедшего, который не то просит денег, не то хочет просто поговорить. Посередине – такой традиционный бюрократ вроде министра.

– Да ладно. Фигня все это, – сказал он. – Власть можешь не любить. Кремль можешь не любить. Россию только надо любить. Ро-с-с-и-ю!

– Я люблю Россию, – осторожно ответил я.

– Ну как ты любишь Россию? – насмешливо отреагировал он. – Ты же сам много раз говорил: Россию душой надо любить, а не задницей! А ты Россию душой не любишь! Ты Россию только задницей и любишь.

– Я Россию душой люблю, – снова осторожно ответил я.

Он был весь какой-то темный. Темными были все три его стороны. Только та сторона, которая как у городского сумасшедшего, была посветлее, но ненамного.

Я сразу понял, кто он.

С русским чертом сложно. Раньше с ним было проще. Теперь он уже не богоборец и даже не атеист. Теперь он скорее пантеист или представитель какой-нибудь сложной восточной религии – алавит или друз. Он стал мягче и добрее. Он соблюдает все догмы политкорректности. Какой он теперь сексуальной ориентации – по-прежнему, наверное, бисексуал больше, чем гей.

Достоевский и Булгаков написали о нем плохо. Достоевский свел его к провинциальному Канту, а Булгаков сделал из него эстрадного конферансье. Русские писатели боялись черта, поэтому делали его смешным, чтобы не было так страшно, но почему они его боялись – они писали довольно сдержанно.

Темная личность просила называть его Габриелем. Почему именно Габриелем – он не стал объяснять.

– Полюби Россию, – продолжал Габриель. – Для России самое важное, чтобы ее любили! Для России ничего больше не важно! Поэтому полюби Россию! Душой полюби! Если полюбишь Россию душой, то Россия для тебя все сделает. Россия тогда тебя, как Пелевина, полюбит. Россия тогда тебе, как Сорокину, пиар сделает. Россия тогда тебе, как Толстому, полное собрание сочинений напечатает. Россия тогда тебе, как Достоевскому, памятник поставит. Россия тогда над твоими словами, как над словами Гоголя, думать будет. Россия тогда тебя, как Пушкина, наизусть выучит. Но только сначала полюби Россию! Душой полюби! А если ты Россию задницей полюбишь, то и Россия тебя задницей полюбит. Может, даже раздавит тебя задницей. Но в любом случае душой никогда не полюбит!

– Да как же можно Россию душой полюбить, – удивился я, – если в России столько всякого дерьма?

– В этом-то и загадка России, – согласился Габриель. – Как в России все полюбить. И то, что в России тебе нравится, и то, что дерьмо. Вот поэтому надо все полюбить. И то, что дерьмо, полюбить. И вату. И Кремль. И власть. В России ничего просто так не бывает. Россию мало полюбить! В Россию еще верить надо. Это еще даже важнее, чем полюбить Россию. Если ты поверишь в Россию, то и Россия в тебя поверит и ничего для тебя не пожалеет!

– А как же можно в Россию поверить? – не понял я. – Ведь в Россию невозможно поверить.

– Как, как? Фигак! – немного подразнился Габриель. – Вот так вот взять и поверить! Во все, что было в России, поверить! В Ленина поверь. В Сталина. В ГУЛАГ поверь. В ГУЛАГ обязательно поверить надо. Это еще важнее, чем в Россию поверить. В маршала Жукова поверь. В Чикатило поверь. Во все, что в России было, в то и верь. И в то, что сейчас в России, тоже верь. В дружбу амурского тигра с козлом верь. Если ты в Россию поверишь, то и Россия тогда в тебя верить будет. Россия тогда тебе все даст. Россия твоим именем улицу в Москве назовет. Потом пароход назовет. Потом космический корабль назовет. Потом еще что-нибудь назовет.

– А в то, что в России будет, тоже надо верить? – не удержался я. – Или достаточно только верить в то, что в России было и что сейчас есть?

– Обязательно, – согласился Габриель. – В будущую Россию обязательно верить надо! Тогда Россия тебе еще больше даст, чем если только в прошлую и настоящую Россию будешь верить! Будущая Россия прекрасней всех будет. В будущей России воздушное такси будет летать. В будущей России метро из Москвы до Твери будет ходить. Будущая Россия мировым лидером в производстве станет. В будущей России газ никогда не взорвется. В будущей России армия уже будет не нужна, потому что будущую Россию ангелы будут охранять лучше всякой армии! В будущей России никто болеть не будет! В будущей России каждый хрен будет как Сталлоне, а каждая дура – как Моника Белуччи!

– А когда такая Россия будет? – Я не поверил Габриелю.

– Никогда, – без всякой грусти ответил он. – Но ты об этом не думай. Ты верь в будущую Россию! Ты же Тютчева читал – в Россию можно только верить. Вот и верь, а думать ни о чем не надо. Думать надо только о том, сколько тебе всего Россия даст, если ты в будущую Россию поверишь. Россия тогда твоим именем звезду назовет! Россия тебе банк подарит! Россия тебе Союз писателей даст!

– Пошли они на фиг, все эти союзы писателей! – обиделся я.

– Ну ладно, – успокоил меня Габриель. – Это потому, что ты в Россию не веришь. И не веришь, что Союз писателей может быть Союзом писателей, а не Союзом чудаков. А если ты поверишь в Россию, то и Россия, повторяю, в тебя поверит! И даст тебе не Союз чудаков, а Союз писателей!

– Полюбить Россию еще можно, – согласился я. – Но как поверить в Россию? Это же ни фига невозможно! Россия же не делает ничего, чтобы в нее поверили! Россия же делает только то, чтобы в нее не верили!

С Толстым тоже сложно было… Илья Репин. Пахарь. Л.Н. Толстой на пашне. 1887. ГТГ

– Ты кто, Габриель? – спросил я. – Черт?

– Я не черт, – обиделся Габриель. – Я раньше им был. Но потом я полюбил Россию и стал верить в нее. И это меня изменило. Я стал метафизической парадигмой. И духовной сущностью тоже стал.

– А что с Украиной делать будем? – не удержался я.

– Все от тебя зависит, – мгновенно среагировал Габриель. – Ты поверь в Россию. И тогда Украина в Россию поверит. И все сделает, как Россия скажет. Вот и все.

– А Запад? – продолжал я.

– И снова все от тебя зависит, – немного подумал Габриель. – Как только ты в Россию верить станешь, так и Запад поверит. Все тогда поверят. И англосаксы все. И галлы все. И Азия вся. И вся Америка. И Дональд Трамп. И Тереза Мэй. Все поверят. Любить не будут, но поверят. У Запада с русскими все наоборот. Русским Россию проще полюбить, чем в Россию верить, а Западу проще в Россию верить, чем ее полюбить.

– А власть? – Я не хотел спрашивать Габриеля о власти, но все же спросил.

– Дело не во власти, – снова задумался Габриель. – Дело в России. Ты Россию люби. Ты верь в Россию. И тогда тебе Россия столько всего даст, что тебе уже не до власти будет. Тогда тебе уже будет все равно.

– Габриель, я не смогу! – Мне даже было немного жаль Габриеля. – Не смогу любить Россию. И верить в нее не смогу!

– Все так говорят, – не удивился Габриель. – Но все потом верят. И Маяковский так говорил. Но потом уже так не говорил. Потом все-таки поверил. Но сначала даже слышать об этом не хотел. «Чтобы я да чтобы в Россию поверил? Да никогда! Как на меня тогда мои товарищи посмотрят? Как мы коммунизм с такой верой строить будем? Как мы мировую революцию с такой верой делать будем? Как можно с такой верой новую поэзию писать?» – ну и всякая такая авангардная фигня. Я за Маяковским долго бегал. Я к нему в разных видах приходил. Я к нему то Лениным приходил. То Сталиным. То Лилей Брик. Мы все его уговаривали начать в Россию верить. Мы ему что только за это не обещали! Но он все равно ни в какую. Маяковский уперся и о вере в Россию слышать не хотел. Я к нему снова и так. И сяк. И еще хрен знает как. Но все бесполезно. Но потом все-таки поверил. Я ему обещал, что в России поэта лучше него никогда не будет. И что в России его стихи будут так же часто вслух читать, как песню «Катюша» петь. И Маяковский в Россию верить стал. Потом одно время верить перестал, но потом снова поверил и уже всегда верил. И Сахаров так сначала говорил. Сахаров всегда говорил, что он не идиот, чтобы Россию любить и в Россию верить. Я ему столько всего обещал! Я никому столько не обещал! Но он всегда говорил, что он никогда в Россию поверить не сможет. В России всегда одно только дерьмо будет. Лучше других чудаков поискать, которые Россию полюбят и в Россию верить будут, а он не такой. Я ему обещал, что он началом русской истории прав человека станет. И что благодаря ему Россия парламентской республикой будет. Что только из-за него русский социум наконец вспомнит, что он социум Сахарова, и русский социум по-другому будет себя вести. Все без толку. Ничего не действовало. «Не такой я чудак», – только повторял Сахаров. Но все же я его уговорил. Я ему обещал, что он пределом русских возможностей станет. Что из диссидентов только его именем проспект назовут. Что его именем площадь назовут, где все митинги протеста будут проходить. Но дальше ничего не будет. Он будет единственным прорывом в русской свободе. Потом уже никаких прорывов. Только он. И Сахаров согласился в Россию верить. Так что все сначала говорят, что никогда не будут в Россию верить. Но потом все равно все верят.

– Габриель, а ты хоть кого-нибудь не смог уговорить Россию любить и в Россию верить? – осторожно спросил я.

– Ахматову, – не выдержал Габриель. – Я ей такое обещал! Я ей обещал, что у нее самый красивый русский хрен мужем будет. А потом, когда он ей надоест, то у нее другой самый красивый русский хрен будет мужем. И он уже ей никогда не надоест! Что в нее все русские мальчики влюблены будут, а все русские девочки поперхнутся от зависти к ней. Ахматова только отвечала, что не такая она дура. Что любить Россию она никогда не будет. И тем более верить в нее тоже никогда. Тогда я ей другое обещал. Я ей обещал, что она всегда будет в России самым лучшим поэтом среди женщин и самой лучшей женщиной среди поэтов. Но Ахматова опять стояла, как скала. Не надо ей никакой любви к России и веры в нее. Но я от нее не отходил. Я ей тогда обещал, что у нее все подруги глупее нее будут, а она только одна умная будет среди них. Но Ахматова по-прежнему стояла скала скалой. Снова все твердила, что не такая она дура, чтобы в Россию верить и любить ее. Больше я уже не знал, что ей обещать, – подавленно сказал Габриель.

– Габриель, ну не смогу я! – с некоторым даже сожалением сказал я. – У меня не получится! Не получится ни любить Россию, ни верить в нее.

– Все будет хорошо, – мягко сказал Габриель. – Ты только представь, какая Россия будет, если ты ее любить станешь! Россия, где в культуре реализма уже не будет. Там вместо реализма постмодернизм будет. Россия, где русского моноцентризма не будет. Там вместо него полифония будет. Вот какая Россия будет!

Я задумался.

– Так что спокойно подписывай. – Габриель протянул мне листок бумаги. – Слева – твои обязанности. Первое – что ты любишь Россию. Второе – что веришь в нее. Справа – что тебе Россия за это даст.

Я открыл глаза.

Габриеля не было.

Я вышел из кафе.

Впереди было много дел.

Надо было научиться любить Россию и верить в нее.