Шоколад

С момента катастрофы изменился даже цвет неба. Фото Андрея Щербака-Жукова

Город был пуст. Олега каждый раз заново поражала тишина – слышно было, как шуршит гравий под ногами. Тишина давила. Она казалась неестественной, хотя Олег начинал забывать время, когда города звучали.

Он не ел уже три дня, но сильнее тревожила мысль о том, что он оставил, уходя на поиски. Олег старался не думать об этом – не думать ни о чем, кроме дела. Он давно убедился в том, что мысли только мешают. Это была еще одна вещь, к которой в этом новом мире приходилось привыкать.

Продуктовые магазины давно обчистили мародеры вроде него самого – хотя Олег не был уверен, что теперь само слово «мародер» имеет смысл. Он прошел вдоль полуразвалившейся стены старинной крепости, бездумно глядя на небо. Скорее всего это было игрой воображения, но ему все равно казалось, что с момента катастрофы изменился даже цвет неба. Никогда раньше оно не розовело на закате этим подленьким цветом. Цветом тревоги. Олег вдруг почувствовал, что снова стало холодней, а он так надеялся, что температура наконец перестанет падать.

Олег был готов отказаться от надежд, связанных с центральным районом, и попытать счастья южнее, хотя обычно старался не заходить так далеко. Самый богатый район обчистили раньше всех. Найти здесь что‑то полезное было трудно, но зато и риск наткнуться на кого‑нибудь был меньше. Олег не хотел рисковать понапрасну.

Он уже собирался свернуть на бывший проспект, когда вдруг увидел ее.  Ярко‑синяя, беспечная и приметная, машина стояла рядом с колодцем, бросая монетку в который здесь когда‑то загадывали желания. Олег заметил бы ее в любом случае – за дни в городе он запомнил, кажется, каждую машину, каждый кирпич. Он больше не был один – но сейчас машина была пуста.

Озираясь и старясь держаться ближе к стенам, нашаривая рукоять ножа у бедра, Олег быстро и тихо подошел к машине. Смешные люди, приехавшие на этой яркой машине, были беспечны – она не была заперта. Видимо, они ушли ненадолго. Багажник не открывался, на заднем сиденье громоздились сумки и пакеты. И в них была еда – он знал это еще до того, как заглянул внутрь, как знает зверь, что сегодня ему повезет с добычей.

Некоторые сумки оказались бесполезны – в них не было ничего, кроме одежды, зато в двух других лежали вперемешку банки с овощными и мясными консервами, бутылки с водой… Даже шоколад.

Он забрал обе сумки – и, лихорадочно запихивая одну из них в рюкзак, подхватывая невлезшую другую, убегая вниз по тому, что когда‑то было Солнечной улицей, не думал ни о чем, кроме мяса, и овощей и вкуса шоколада...

Только уйдя достаточно далеко и убедившись, что хозяева машины, если они успели вернуться, не преследуют его, Олег начал думать о другом. Например, о том, чем его поступок грозил этим глупым людям, и о том, что он мог бы оставить им одну из сумок. Но это было еще одной вещью из тех, о которых больше нельзя было думать.

На всякий случай он возвращался домой окольным путем, хотя был уверен, что неосторожные гости его города вряд ли найдут вора по следам.

Еще спускаясь вниз, Олег достал шоколадку и держал ее в руке, когда Аня кинулась ему на шею.

– Папа! Папочка!

Он крепко прижал ее к себе, уронив на пол сумку. Дочь пахла чистотой, молоком и печеньем, хотя уже давно не ела ни того, ни другого. Она была восхитительно, невозможно жива и здорова, и, хотя раньше он никогда не верил в Бога, Олег мысленно поблагодарил его за это.

– Я нарисовала три картины, – гордо сообщила она, – на одной ты, на другой мама, а на третьей я нарисовала траву, и солнце, и море, а еще…

Он протянул ей шоколад, и ее восторженный визг стал для него наградой, мигом, окупившим все. Он вдруг почувствовал, что ему больше нет дела до хозяев синей машины, и на душе впервые за долгое время стало легко.

– Я нарисовала, как ты там, наверху, колдуешь, чтобы была еда. Видишь, вот это – твой рюкзак, а это…

Он смотрел на картинки, на которых оживали он сам с рюкзаком и волшебной палочкой и светловолосая женщина, чье лицо он начинал забывать, хотя сначала думал, что этого никогда не случится. Аня ела шоколад, щурясь от удовольствия, и ее взгляд, устремленный на отца, был полон восхищения, любви и незыблемой веры.

Когда‑нибудь ей придется пойти вместе с ним наверх – этого не избежать. Придется искать еду, и не думать, и принимать решения быстро. Когда‑нибудь – думать об этом было невыносимо – ей придется заниматься этим одной.

«Но до тех пор, – думал он, глядя на дочь и открывая первую банку с овощами, – пусть думает, что я – волшебник».

В бункере запахло летом.