Старые юноши, юные старухи…

Главное действующее лицо – сам Париж. Константин Коровин. Бульвар в Париже. 1912. Саратовский государственный художественный музей им. А.Н. Радищева

Париж по праву принадлежит писателю-пришельцу больше, чем любая точка на карте.

И действие дебютного романа Инны Шульженко протекает в Столице Столиц – Столице Ста Лиц – Париже.

Инна Шульженко – литератор и журналист. Окончила факультет журналистики МГУ. Свою литературную карьеру начала с публикаций в журналах «Юность» и «Огонек» – писала очерки и эссе, посвященные литературе, культурологии, моде.

С 1999 года Инна Шульженко живет в Тарусе, откуда в ноябре 2014 года приезжала на три года в Париж. «Я приехала на поезде Москва–Париж – сопровождала старую таксу, которой по возрасту врачи запретили авиаперелеты», – иронизирует писательница. На самом деле она прибыла в Париж, чтобы (по заказу из Москвы) писать серьезное социологическое исследование.

Книга Шульженко – результат променадов по «вечному» городу, посиделок в кафе; на открытой террасе, где она наблюдает, как по тротуару тянется нескончаемая процессия силуэтов. И о каждом она придумывает сказку либо историю. Герои историй – старые юноши, юные старухи, фокусник, кукольник, чучельник, цирюльник, топ-модель, а еще мадам Виго – дама былых времен:

«Мадам Виго, миниатюрная дама семидесяти с лишним лет, научилась радоваться ежедневному ритуалу следующих друг за другом событий, как радуются дети ежедневному повторению одной и той же сказки, которую они уже знают и которую можно не бояться...»

Пересказывать сюжет романа – то же самое, что пытаться пересказать сон, в котором все только что выглядело логично, а наяву неудержимо разлетается на радужные чешуйки.

Непросто угадать связь героев между собой, распутать прихотливую вязь сюжета. Главы и главки сменяют друг друга, один персонаж спешит сменить другого, чтобы вернуться к первому пять-шесть главок спустя. Одинокий юноша – Дада – проходит виртуальный искус у террориста. С опасной тропы его уводит Марин (кажется, русская студентка). Величавая бабушка топит в сиреневом сиропе белые спелые груши – внуки созерцают священнодействие. Пойманному «багдадскому вору» на рыночной площади отрубают руки. Отрубленные кисти валяются на плахе. Но, к счастью, есть некая Карусель (уж не в саду ли Тюильри?), способная, как во сне, повернуть реальность вспять. Двинулась Карусель, разомкнула цепь – и – о счастье! – руки целехоньки!

И, конечно же, главное действующее лицо – сам Город.

Инна Шульженко. Вечность во временное пользование.  – М.: Лайвбук, 2018. – 624 с.

В книге Инны Шульженко словарный диапазон – от старинных слов типа «багряница» либо «побасенка» вплоть до словечек интернетного сленга, уличного жаргона, а то и матерной фени (не зря книга целомудренно одета в целлофановую пеленочку-пленочку со смешным предостережением «Содержит нецензурную лексику»).

В ярмарочном пространстве современной литературы, населенном пестрой толпой жонглеров и фокусников, механическое пианино построений пост-модерна, высосанное из авторучки дамское чтиво служат печальным доказательством того, что подлинность культуры, увы, ныне планомерно исчезает с литературных витрин Европы. Оттого для читателя книга Инны Шульженко, ее стиль и лексическое богатство стали подлинно живой водой!

Завораживает журчание речи-ручья:

«Если однажды вам надоест земное, слишком земное притяжение к кому-либо или чему-либо и получится так, что поймете вы это, находясь в Париже, знайте: от маленькой безымянной площади, где весь январь стоит изначально слегка изумленная подшофе новогодняя елка, и от нее, как от Рождественской звезды, лучатся во все стороны семь улиц, около полуночи, оставив щедрые чаевые субботнему официанту...»

Для парижанина-старожила Инна Шульженко, конечно же, неофит. И Париж, созданный ее воображением, с реальным имеет мало общего. Но до чего же душиста (без кавычек) ее проза-поэзия, где нежно переливается перламутр сфумато.

Невзирая на солидный объем, книга оставляет ощущение пьесы для камерного ансамбля. И если для читателя важна концовка, то этот текст не для него. Ведь роман «Вечность во временное пользование» – экзистенциальная прогулка в никуда, а концовка сворачивается струйкой лимонада в тертом миндале.

Все же постараемся быть беспристрастными. Этой словесной вязи не всегда хватает парчовой плотности. Здесь не жемчужная россыпь, но скорее игра в бисер.

Читая роман «Вечность во временное пользование», хочется разгадывать внутренний мир самого автора – очаровательно сложный. И чтобы получить по нему путеводитель, автор статьи обратился к автору романа с парой вопросов.

– Кем вы себя считаете? Денди – либо все же немного снобом?

– Если следовать предложенной вами дихотомии, я тогда денди, которые в ХХI веке – фрики. Ну да, я – фрик.

– Читая вас, члены Высшей лингвистической лиги наслаждаются, втянув ноздрями аромат поистине изящной словесности. Однако вспомним основные правила, что заповедал нам безукоризненный денди Джорж Браммелл: «заметная незаметность» (conspiсuous inconspiсuousness), продуманная небрежность костюма. Так вот – не слишком ли кидается в глаза ваша рафинированность? Или все же – красоты много не бывает?

– Спасибо лиге. Роман полифоничен – есть там и низкая лексика, и сознательные упрощения структуры, и они вполне отвечают правилам необходимой небрежности и отрицают армейские требования чужих представлений о должном. Но – да: красоты много не бывает, она вообще исчезающая химера – птица Сирин, Феникс, Алконост… Будем же усердно охранять наш заповедник, где она еще водится. 

Париж