Доля, ключи, риелтор, мебель

Москвичей очень беспокоит квартирный вопрос. Фото Евгения Лесина

Все психически адекватные люди адекватны одинаково.

Все психически неадекватные люди неадекватны по-разному. Всегда непонятно, где и как их снесет и на них накатит. Когда у них ремиссия, а когда обострение.

Тетя и дядя оставили квартиру по наследству мне и Марине. Марина была мне кем-то вроде троюродной сестры.

Все началось с оформления наследства в нотариальной конторе. Уже прошло полгода, как мы сдали нотариусу документы на наследство, собрали все справки, и пришло время закончить дела с нотариусом и получить документы на квартиру.

И тут Марину снесло. В этом сила долбанутых – никогда не знаешь, когда их снесет.

Марину снесло на доле. В нашем случае оформлять полученную нами квартиру по наследству было все равно – что по долям, что по половинам. В нашем случае половина была равна доле, только по половинам было немного дешевле.

Получение квартиры я подготовил по половинам.

Тут она себя показала. Она дозвонилась до нотариальной конторы. Она там всех поставила на уши. Она поменяла половины на доли. Доля вызывала у нее уважение. А половина – страх. Нотариус поменял ей половины на доли.

Но она все равно боялась. Поэтому она взяла с собой в нотариальную контору свою совсем уже долбанутую дочь. Чтобы дочь помогла ей, если я вдруг откажусь от оформления квартиры по долям.

Марина была иногда долбанутая, но иногда все-таки нормальная. Дочь была долбанутая всегда. У меня уже был большой опыт общения с долбанутыми. Только это меня и спасло.

Дочь была похожа на большую рыхлую бабочку. Говорила она ужасно. Так говорят люди, живущие очень далеко от Москвы.

Дочь набросилась на меня сразу. Она сказала мне все, что хотела сказать Марина, но не решалась. Дочь сказала про старую и еле живую мебель, которую я хотел выбросить, но Марина была против, потому что мебель они хотят взять на дачу. Дочь потребовала у меня ключи, которые у Марины были, но дочь сказала, что Марина их потеряла. И еще дочь сказала, что у них есть свой риелтор, который продаст их долю отдельно.

Насчет риелтора она врала, но я не стал спорить.

Дочь считала себя защитником Марины от меня. «Наша семья», – говорила она. «Наш риелтор», – постоянно повторяла она.

В нотариальной конторе на меня смотрели с сочувствием. Там поняли, что я нахожусь под конвоем двух долбанутых баб.

Когда для оформления долей мы сели за стол, то дочери места не было. Я предложил ей сесть на мой стул. «Я от матери не отойду», – ответила она.

Мы оформили доли и пошли смотреть квартиру.

Больше всего дочь злило, что я писатель и не хожу каждый день на работу. «Наша семья работает», – постоянно повторяла она мне.

Когда мы подошли к квартире и я дал им ключи, выяснилось, что дверь они открыть не могут. Дверь действительно сложно открывалась.

Но их это не смутило. Для них самое важное было иметь ключи. Я сказал, что я тоже не знаю, как открыть. В квартиру мы так и не зашли.

Я наконец узнал про Марину. Она работала обслугой в Кремле, сидела где-то там на охране и имела небольшое воинское звание.

Дочь работала бухгалтером.

Высшего образования у них не было.

У Марины был еще сын. Он тоже был долбанутый. Но в другую сторону. Он был долбанутый на религии.

Когда тети не стало, он мне позвонил. Он хотел отпевать тетю по всем канонам в церкви. Я его еле успокоил. Тетю быстро отпели в ритуальном зале на кладбище. На похороны тети он не пришел. Дочери тоже там не было.

Дальше в делах по квартире был перерыв. Мы не общались. Мы сдали документы в регистрационную палату.

Дочь мне неожиданно позвонила. Она что-то прочитала из моей прозы в Интернете. Она хотела узнать – как можно такое писать и как можно такое печатать. Она мне снова сказала, что их семья работает и что у их семьи есть риелтор, с которым у их семьи есть договор и который будет продавать их долю. Я снова сделал вид, что верю в их риелтора и в договор, которых, естественно, не было.

Долбанутые всегда врут и разыгрывают какие-то сцены. Долбанутым кажется, что они хорошие актеры. Я понял, что они боятся того риелтора, которого нашел я. Они боялись, что мой риелтор их втянет в аферу.

С ними было бесполезно спорить. Их можно было только успокаивать.

В этом опять же сила долбанутых – их интересует прежде всего выяснение отношений. Предмет разговора где-то на заднем плане. Но в литературной среде много долбанутых, я уже их хорошо знал и интуитивно понимал, как с ними надо себя вести.

Я не мог их послать. Разрыва нельзя было допускать. Я должен был привести Марину на сделку и продать с ней всю квартиру, а не доли. Доли стоили очень мало, и продать их тоже было практически невозможно. Я объяснил это Марине и ее дочери. Но они все равно твердили о продаже по долям. Они всего боялись и поэтому задавали дикие вопросы. Кто купит квартиру? Не аферисты ли? Как мы будем делить деньги? Как мы сможем поделить деньги, если мне деньги нужны для жизни, а им – для покупки квартиры? Механизма продажи квартиры они не знали совсем. Придумав, что у них есть договор с их риелтором, они больше про механизм продажи квартиры ничего знать не хотели.

Они хотели только выяснять отношения со мной. Я держался, отношения не выяснял и успокаивал их как мог. С долбанутыми только так и можно. Никаких выяснений отношений. Только успокаивать их и успокаивать. Иначе они испугаются и убегут.

Дальше мы с риелтором Сережей, которого Марина с дочерью называли моим риелтором, взялись за продажу квартиры. Я расслабился и просто делал все, что говорил Сережа.

Цену на квартиру мы поставили скромную – 10 миллионов. Тогда в Москве за трехкомнатную квартиру недалеко от метро почти в центре это было не так много. Но больше ставить было нельзя. Квартира была в среднем состоянии, там нужен был ремонт. К тому же был плохой дом. Такие дома называют «пятиэтажка с лифтом и мусоропроводом». Очень узкий подъезд. Один лифт. Квартиры на лестничной клетке были вплотную друг к другу, как в пятиэтажках.

Поэтому более высокую цену ставить было нельзя. За более высокую цену квартиру просто бы не купили. И еще было неизвестно, купят ли за эту цену. Но купили. Покупатель нашелся. Мы с Сережей быстро все сделали – за несколько недель.

Дальше требовалась Марина. Без нее уже было никак нельзя. Я позвонил Марине и сказал, что мне надо с ней серьезно поговорить о квартире. Марина испугалась и выдвинула вперед свою совсем уже долбанутую дочь. Но я теперь был к этому готов.

Дочь мне позвонила на следующее утро.

Дочь мне сказала, что Марину срочно вызвали на работу, поэтому позвонить она не могла. Я снова сделал вид, что поверил, хотя Марина пару месяцев назад вышла на пенсию. У нее тогда была целая истерика.

Затем она спросила: «Что случилось?» Я ей все сказал. Что есть покупатели на квартиру. Что они готовы купить квартиру за 10 миллионов. Дочь перепугалась. Она спросила – не аферисты ли покупатели? И что их риелтор сказал, что квартира стоит больше. Она снова спряталась за придуманного риелтора. Я ее успокоил. Я теперь только успокаивал. Это самый лучший формат разговора с долбанутыми – чтобы они ничего не боялись. Покупатели не аферисты. Квартира в плохом состоянии и эта цена – максимальная. Дочь сказала, что я не хожу на работу и зарабатываю деньги нечестным путем. И опять я ее успокоил. Литература – это тоже работа. Только работа дома. Все хорошо. Дочь снова выдвинула придуманного риелтора, с которым у них якобы договор. Я объяснил ей, что тогда Марина получит несколько сот тысяч рублей, а не пять миллионов. Тогда дочь сказала, что их семья на даче. Тогда я сказал, что хрен с ним со всем. Квартиру мне одному не продать. С моей долей мне больше делать нечего. Я подарю свою долю узбеку Мухабару. Он не Мухабар, но больше Мухабар, чем кто-либо другой. Но тогда их семья не сможет продать их долю, потому что Мухабар будет в квартире жить. Также пусть их семья учит узбекский, потому что Мухабар по-русски не говорит совсем. Дочь сникла. Она больше всего боялась, что во время продажи квартиры я все деньги заберу себе. Я ее успокоил, что это невозможно. В банке нам разделят деньги на две равные половины, Марина уберет свою половину в свою ячейку, а я в свою. Еще она не понимала, как мы будем с деньгами. Ведь Марине деньги нужны для покупки квартиры, а мне – для жизни. И снова мне удалось ее успокоить. Получить деньги мы можем только вдвоем, а для этого нужно продать квартиру целиком, а не полквартиры, а тратить уже отдельно. Еще она боялась, что я буду на Марину давить. Она мне все время говорила, что я на Марину давлю. И опять я ее успокоил. Я – интеллигентный парень и никогда ни на кого не давил. Успокоил я ее и насчет мебели. Всю мебель в квартире они могут забрать себе, когда захотят.

Мебель была совсем старая и раздолбанная. Она разваливалась от малейшего прикосновения. На нее было страшно смотреть. Мебель Марина хотела забрать только назло мне, потому что я хотел ее выбросить.

Насчет договора я ее тоже успокоил. Договора с риелтором нет, но он и не нужен. Нет никаких законов, заставляющих иметь договор с риелтором или риелторской компанией. Мы просто отдадим риелтору деньги, и притом не три процента, как хотел их придуманный риелтор, а полтора.

Еще она спросила про ключи. Я сказал, что с ключами все в порядке. Я научился пользоваться ключами.

Дочь успокоилась и взяла у меня телефон моего риелтора, хотя раньше о нем и слышать не хотела. Так мы договорились с риелтором. Позвонить должны они ему, а не он им, чтобы они не приняли это за давление. Она позвонила риелтору. Марина пришла на сделку. Сделка состоялась.

Во время сделки дочь несколько раз звонила Марине. Она ее спрашивала, не убили ли ее и не давлю ли я на нее. Марина уже успокоилась. Она отвечала, что не убили и не давлю.

Когда мы с Мариной ходили по Москве, мы несколько раз встречали моих знакомых. Марина сразу убегала. Она боялась разговоров с деятелями культуры. Москвы она не знала совсем. Она всю жизнь жила в Теплом Стане и знала только Теплый Стан. Там же она хотела купить квартиру возле бывшего расстрельного полигона Комиссарка. Марина говорила на языке сталинских коммуналок. Квитанции ЖКХ она называла жировками. Как-то мы с ней заговорили о кино, и она сказала, что Марина Ладынина хорошо сыграла в «Кубанских казаках». Что еще в кино она смотрела после «Кубанских казаков», я так и не узнал.

Там еще была целая история. Дядя и тетя не хотели оставлять наследство, но потом все-таки оставили. Моя мама их уговорила. Дядя к этому времени был уже под крылом домашнего безумия. Он принимал огромное количество таблеток. Он был врачом, поэтому сам себе прописывал таблетки, которые сам и принимал. Я пытался показать его психиатрам, но это было невозможно. Психиатров он боялся. Когда его отводили к другим врачам, он их называл «скрытыми психиатрами». Еще он их обвинял в антисемитизме. Когда он учился в медицинском институте, началось «дело врачей», и он это запомнил на всю жизнь. Свое отчество Рафаилович он поменял на Рафаэлович, но нотариусы, когда я получал наследство, этого не заметили. Если бы заметили, пришлось бы действовать через суд. Однажды дядя принял слишком много таблеток, и его не стало. На похоронах дяди я впервые увидел Марину. Тогда она скрывала, что она долбанутая. Тетя осталась одна...

Потом она тоже сошла с ума. Она все путала и постоянно говорила о еде. Летом 2010 года, когда в Москве была ненормально сильная жара, она перестала отвечать по телефону. Мама к ней приехала. Тетя была без сознания. Тетю отвезли в больницу. Я сам оказался в больнице, и мама разрывалась между двумя больницами. Тетя в сознание уже не пришла. Она все время лежала. Мы с мамой нашли ей двух мигрантов, мужа и жену, которые за ней ухаживали и в этой квартире жили. Они привезли туда сына. Когда тети не стало, они не захотели уходить. Им там понравилось. Трехкомнатная квартира недалеко от центра и рядом с метро – что еще надо?

Мне удалось уговорить их уйти.

Марина за тетей не ухаживала. Она ничего об этом не знала. Марину не трогали. Марина, когда тетя оставила наследство, приехала к ней и бросила ей ключи от квартиры. «Мне полквартиры не нужно», – сказала она.

Поэтому потом она мне устроила истерику насчет ключей.

Марина с моим риелтором купила квартиру в Комиссарке. Я ей сказал, что этого делать не надо. Надо подождать. Цены на недвижимость скоро упадут, и она сможет купить квартиру раза в два-три дешевле. А разницу в деньгах потратить на лечение.

Но это было безнадежно. Она купила квартиру. Цены на недвижимость упали через два года. Все изменилось. Доллар вырос. Цены на нефть упали. Потом Крым и санкции. Квартирный рынок в Москве просел, а в центре наступил квартирный коллапс.

Теперь мы бы так быстро квартиру не продали.

Больше я своих троюродных родственников не видел. Они навсегда остались в мире жировок и Марины Ладыниной.

Комиссарка вошла в Новую Москву. Скоро там будет метро.