Ягоды познания

Подмосковная поселковая действительность. Фото Екатерины Богдановой

Дина Рубина, пока мы знай себе читаем, пишет трилогию «Наполеонов обоз», и перед нами ее первый том – «Рябиновый клин». И хочется рассказать уже про эту прозу, поделиться прочитанным. Аннотация на диво лаконична: «Роман Дины Рубиной при всем множестве тем и мотивов – история огромной любви. История Орфея и Эвридики, только разлученных жизнью. Первая книга – о зарождении чувства».

В романе две части – «Серединки» и «Вязники», городки-деревушки недалеко от Москвы. Подмосковная поселковая действительность во всей красе – паленая «Столичная» тульского разлива (не переводятся левши на Руси!), праздничные масленичные катания в наркологическую больничку, повсеместная беззубость от безденежья, первобытные снежные заносы – короче, «последний день Пномпеня», как выражается колоритный персонаж Изюм. Но все живут-поживают, вполне выживают-держатся, еще и собак поголовно держат, разнообразно кусачих. Любовь к животным вполне заменяет раздражение к ближнему.

Главная героиня Надежда – редактор позднесредних лет в солидном московском издательстве, все давно понявшая и усвоившая, иронично-разочарованная, ее неизреченный девиз: «Оставь надежду». Постбальзаковский возраст позволяет ей взирать на человеческую комедию если и не свысока, то как-то сбоку – и это пройдет, а остальное побоку.

Надежда купила себе заброшенный дом в Серединках, а заодно приобрела таким образом и «соседа через забор, рукастого и поможливого» Изюма – он неудержимо говорлив, так и сыплет неологизмами в духе «от двух до пяти», вдобавок изобретатель – с ходу предлагает разные «ноу-халяу», например, светящиеся домашние тапочки для ночных походов в туалет, ну и так далее. Все эти подробности и частности личной жизни читатель узнает из писем Надежды к «иерусалимской писательнице Нине», и поистине нелегкая задача – «перевести пламенную бормотню Изюма в чинный строй кириллицы».

Деревня Серединки «под городом славным-старинным Боровском» и ее обитатели постепенно оживают совершенно, вытаиваются из-под снега, вклиниваются в пейзаж романа. Северянинский пообрюзгший паж Изюм Алмазович Давлетов, которого отец-татарин хотел назвать Измаил (но в загсе взяли Измаила и записали Изюм), изгнанный бывшей женой с Остоженки в деревенскую избу, стихийный балабол-словотворец – с одной стороны забора. А с другого бока припека подзаснеженная королева Надежда Петровна Авдеева, редактор «крупнейшего издательства России». Ее нелегкая работа со словом полна сюрпризов и неожиданностей, особенно при живом-личном общении с монстрами-писателями.

Тут особенно интересно. Мне, сидящему в глухом тель-авивском углу, московская литературно-издательская жизнь видится издаля сверкающей (ну, пусть подсвеченной, как нынешняя столица) и праздничной, как рождественская елка. Все яблоки, все золотые шары, все Букеры!.. Но героиня романа показывает нам, увы, изнанку мишуры – топовые-виповые, дутые и липовые авторы, «жизнь бурная, идиотская, пустая». Весьма забавна известнейшая Калерия Михайловна Чесменова – «абсолютно, восхитительно сумасшедшая» писательница с ее бесчисленными роскошными шляпками, плюшкинским пирогом-пиццей из плесневелых сухарей и обликом старухи Шапокляк – этакая по-своему бескорыстная балаганная кукла, старушка-беспроцентщица. Тоже ведь очередной «синдром Петрушки»: мир – кукольный театр, Глобус-на-дому, и тащиться никуда не надо.

Или взять визит редактора Надежды к знаменитому писателю Михаилу Мансуровичу Калиннику: «Он был рыж, конопат, внешне непрезентабелен», но в нем «природа счастливо соединила легкий стиль, умение строить исторические сюжеты в жанре триллера и артистический талант произносить свои тексты с телеэкрана в приятной, несколько ироничной манере, слегка усмехаясь одной стороной чуть скошенного рта». Оставив бедного редактора у себя на кухне («буквально на секундочку вас покину»), хозяин удаляется на часок, и Надежда, проблуждав по лабиринтам необъятной квартиры, обнаруживает, что хозяин не Минотавр, а Нарцисс – он никак не может оторваться от телевизора, где его сейчас и показывают: «Он млел, замерев в полнейшем внимании к собственной персоне», потому что «был нормальным писателем, то есть абсолютно сумасшедшим типом, свихнувшимся на себе, своих текстах, своем развратно-слащавом голосе…» Словом, Массолит крепчал!..

Московские рутинные редакторские будни, дни в сумасшествии тихом и сладкие деревенские посиделки-чаепития с Изюмом – такова жизнь Надежды. Любовью между ней и соседом, естественно, не пахнет, да и разумная дружба здесь не ночевала, однако же замечательно показан Рубиной возникший и устойчивый интерес друг к дружке столь разных существ, незаурядной женщины и никчемного мужчины, одна с Венеры, другой с фанеры – но им не скучно общаться, что уже редкостно и хорошо. Плюс у одной – пес Лукич, а у другого – псина Ксюха. Застрявший в сугробах ковчег, Серединки на половинку, всех по паре, чистых и не очень, судьба поломатая, но главное впереди – так говорит автор, а у Дины Рубиной всегда самое захватывающее за поворотом страницы, успевай листать…

И во второй части «Вязники» возникает наконец истинный герой романа Сташек – Аристарх Семенович Бугров. Главный, так сказать, орфей-любовник выходит на подмостки, а сладкоголосый шут Изюм тушуется и уходит в тень повествования. Детство Бугрова-внука неспешно протекает перед нами, замысловатая история семьи, ведущей род от Аристарха Бугеро – адъютанта-переводчика французской армии, который сопровождал при бонапартовом драпе из Москвы легендарный «золотой обоз» Наполеона. Обоз, как водится, пропал, а этот таки «француз» (как говорили в Одессе) осел в Подмосковье – «явился откуда-то из-под Вильно, выдавал себя за поляка, вполне себе при деньгах».

Взросление Сташека, отрочество и зачатки творчества (игра на английском, точнее, «ангельском» рожке), воспитание чувств и хождение в люди, звуки, цвета и запахи расширяющегося мира описаны Рубиной со свойственным ей мастерством. Сташек – словно бы светлая половина, солнечная сторона «парфюмера»: «Запахи – это была особая потаенная и бурная жизнь его существа. Его настроение, намерения, влечения и отношения с людьми и местностями прежде всего зависели от запахов…» Плюс многоцветность текста, фирменная рубинская радужность фразы, точное охотничье знание, где сидит фазан: «И видно было, что недели три продлится глубокая сине-золотая благость. Над цветастой черепицей крыши плыли в небе два шикарных снежно-белых пуховика, деликатно оплывая пламенный остров осеннего солнца. А из красно-зелено-бурой кипени леса, что вставал за последними крышами деревни, кто-то нахальный казал длинный желтый язык».

Кстати, о языке книги – он ясен, ярок, чист и музыкален. Проза Рубиной насквозь пронизана поэзией: «Зима дырявится, истаивает, вянет и уходит на целый год, ибо ты перемещаешься из дома наружу, выплескиваешься всем естеством на природу, стряхиваешь с себя почти всю одежду, и твои кожа, волосы, глаза и губы пропитываются солнцем, ветерком, зеленовато-мятными тенями и запахами листвы и коры…»

В том счастливом детстве и встретил Сташек рыжеволосую Надежду, «Огненную Пацанку», выскочившую ему навстречу из рощи с живой змейкой в руке – и роща обратилась в кущи, и взаимная любовь, навсегда, навсегда, сразу озарила их. Девочка со змием – «гм, искушение», как измывался Чехов. Безоглядность Орфея и Эвридики!

«Рябиновый клин» – название, конечно, символичное. Как яблоко от яблони, так и ягодка от рябины недалеко падает. Ягоды у рябины, оказывается, тяжелые – облетев с ветвей, они не разносятся ветром, а тут же поблизости и произрастают – так создается рябиновый клин, возникает родимый край, где родился, там и пригодился. Древо познания вполне может быть и рябиной. И никакие изгнания из рая, скитания и жизненные испытания, будем надеяться, любимых не смогут разлучить.

Тель-Авив