Ее плюшевый мишка

Все развивается в обратном порядке. Поэтому все заранее известно. Сюжет не имеет значения. И в этом весь ужас. Фото Владимира Захарина

И все-таки плюшевый мишка. Мишка остался любимой детской игрушкой. Мишка лучше всех. Мишке ничего не угрожает. Все эти компьютерные долдоны быстро надоедают. А мишка большой, теплый, пушистый. Мишка пережил всех.

Таня своего сохранившегося с детства мишку берегла. Она с ним, конечно, давно уже не играла. Но он всегда был у нее на видном месте. Там, где духи, сувениры и арабский кальян.

Я всегда помню про офисный планктон. Я с ним вожусь, как в детстве с плюшевым мишкой. Я – миссионер. Я проливаю свет на безжизненную почву офисного планктона. Я – фонарь на его заброшенном пустыре. Я – свет далекой звезды на его безнадежно унылом лбу. Я – спелеолог, который спускается в пещеру его жизни. Я – гинеколог, который очищает его влагалище от плесени судьбы.

Таня пришла из офисного планктона. Еще из Интернета. Она давала комментарий практически на каждый мой пост в Живом Журнале. Комментарии были довольно унылые. Она обо мне мало что знала – ничего не читала и не видела кино по моим сценариям. Не слышала меня по радио и по телевизору, где я одно время был довольно часто. Чистая, светлая, нетронутая офисная душа. Как целина в ожидании своего Хрущева.

Потом она подошла ко мне на какой-то тусовке. Я уже давно не ходил на тусовки. Все тусовки потеряли смысл. Все сохранившие энергетику персонажи тусовок ушли в протест. А остальные в Интернет. На тусовках остались только тени, которые повисли на веревке депривации в болоте фрустрации.

Россия – это кино. «Необратимость» Ноэ. Все развивается в обратном порядке. Поэтому все заранее известно. Сюжет не имеет значения. И в этом весь ужас. Но в этом и весь смысл кино в обратном порядке.

Поэтому в России живут одни киноманы. Поэтому в России, как в «Необратимости», самый долгий акт изнасилования. Моника Белуччи была виновата сама, что так получилось. Россия тоже была виновата сама.

Таня не хотела уходить далеко от своего плюшевого мишки и вылезать из Интернета. Поэтому мы редко где бывали. Мы практически нигде не бывали. Когда я первый раз пришел к Тане домой и случайно взял мишку в руки, она сразу обиделась. Она сразу мишку у меня отняла. Она не давала мне его трогать.

Таня меня вернула после долгого перерыва к телевизору. Мы иногда смотрели телевизор. Там все оказалось лучше, чем я думал. Там росли какие-то зерна информационного рынка сквозь стену цензуры. Там иногда ругали власть. Там говорили, что в России всегда все было так и все будет так всегда. Но в общем это было как встреча со старым другом. Одноклассником. Одни и те же проблемы в ток-шоу – проституция. Суррогатное материнство. Алла Пугачева. Смертная казнь. ЖКХ. Ничего не изменилось. Осталось самое главное – тот русский накал страстей, когда говорить уже больше не о чем, но все равно еще есть о чем поговорить.

В Тане было всего понемногу. Немного полного идиотизма. Немного литературы. Немного кино. Немного сонного состояния. Немного традиционного русского ужаса перед словом «куннилингус» и перед самим куннилингусом. Таня, как и все русские женщины, пугалась, когда ей трогали клитор или даже говорили о нем.

Я не знаю, откуда это у русских женщин. Возможно, от культа гигиены при советской власти. Советская власть вообще предпочитала не трогать гениталии. Она рекомендовала их мыть в самом крайнем случае. Минет при советской власти еще иногда звучал. Куннилингус не звучал совсем. Мужчина становился женским рабом и после куннилингуса растворялся. Такого советская власть допустить не могла. Мужчин советской власти всегда не хватало, поэтому мужчины ей были нужны больше, чем женщины. Куннилингус отнимал у советской власти мужчин. Минет тоже отнимал, но потом возвращал обратно. Куннилингус уже не возвращал.

Я знаю, откуда это у них. Это у них не от советской власти. Это у них от плюшевого мишки. Таня мне все рассказала, когда мы в очередной раз остались дома и никуда не пошли.

Тогда она ударила плюшевого мишку и запихнула его под шкаф.

Там вышла некоторая накладка в производстве плюшевых мишек, и все плюшевые мишки, выпущенные советской властью, были педофилы. Но это происходило ночью. А днем они вели себя тихо. Они ее ласкали плюшевыми губами. Они ее теребили плюшевыми лапами. Они терлись о нее плюшевой спиной и слегка касались плюшевым носом. Это было как во сне. Это действительно было как во сне. Поэтому девочки привязывались к плюшевым мишкам навсегда.

Но они уже не могли потом согласиться на куннилингус, который наяву. Теперь они могли принять только тот куннилингус, который во сне.

Не надо думать, что рожденные после конца советской власти смогут быть от нее свободны. Не смогут. Все равно они будут от нее зависеть еще долго. Хорошо, не от нее самой. Но от ее песен. От ее книг. И от учебников. И от ее бытовых проблем. И от ее плюшевых мишек.

Таня мне рассказала о своем офисе. Там практически у всех девушек было то же самое, что с ней. Тоже был в детстве плюшевый мишка. Он тоже их во сне трогал плюшевыми губами. Поэтому они хранят его столько лет после детства. Некоторые даже хотели выйти за него замуж. Но иногда на него обижаются. Тогда они бьют сохранившегося с детства плюшевого мишку и засовывают под шкаф.

В офисе работают хорошие девушки. Они всё понимают. Ну, не всё, конечно. Всё никто не понимает. Но многое понимают. Им многое не нравится. Им не нравится, что все так вышло. Что все русские узлы завязаны навсегда. Что впереди только долгая и нудная работа в офисе. Что все достается бюрократии, а социум получает только крошки с ее стола. Они тоже хотят читать книги, смотреть кино, ходить на протестные акции и выплеснуть там всю нерастраченную в офисе энергетику. Ходить и на тусовки и пить там водку с писателями. Но они боятся променять материальную стабильность офиса на непредсказуемую жизнь.

Иногда Таня жаловалась на офис. Ее там обижали. Ей там не давали поставить плюшевого мишку на рабочий стол, чтобы он и в офисе был рядом с ней. Ее там заставляли все время есть. Чтобы не отличаться от других. Они там все постоянно ели. Пить в офисе было нельзя, а есть – сколько угодно. Работа в офисе возбуждает аппетит. И дело не только в этом. Когда поешь – все как-то легче. Уже не кажется, что жизнь проходит мимо. И уже не хочется бежать из офиса на протестные акции или на литературные тусовки пить водку с писателями.

Таня говорила, что работа в офисе ее, в общем, устраивает, но она не может все время столько есть. Но нельзя обижать коллег, и приходится есть много. Столько же, сколько они. Постоянно что-нибудь жевать.

Наше время многое прояснит. Станет понятно то, что не было понятно раньше. Станет ясно, почему офисные девушки, когда сидят в офисах, так много едят. Почему все выпущенные советской властью плюшевые мишки были педофилы. Почему минет в России все-таки состоялся, а куннилингус – нет. И почему на литературных тусовках остались одни тени.

Мы с Таней снова никуда не пошли. Даже на протестную акцию. Мы остались дома смотреть телевизор. Там показывали ребенка с раздутой от водянки головного мозга головой. Ребенка всем было жалко, но никто не знал, что с ним делать. Русские очень любят себя, когда кого-то жалеют. Им нравится жалеть. Тогда они еще больше любят себя. Это такой гуманизм по-русски. Он выведет из себя кого угодно. Даже ангела. Я не ангел. Поэтому он меня тем более разозлил.

Я больше не стал смотреть телевизор.

Мы с Таней все же пошли на протестную акцию.

Перед уходом Таня достала из-под шкафа плюшевого мишку. Она его простила. Она хотела взять его на протестную акцию. Но потом вернула его на прежнее место к духам и кальяну.