Из дневника простодушного

Навоображают себя писателями, а у самих ни гроша за душою. Владимир Маковский. Литературное чтение. 1866. ГТГ

Октября 3.

Встал поздно, и когда жена принесла мне счет от косметолога, поспешил одеться. Я бы не навестил редакцию, кабы не надежда выпросить у кассирши подорожные вперед. Знаю, какую постную мину состроит начальница службы экспедирования. «Что это у тебя, Поприщин, в голове всегда ветер гуляет? – зудит. – Дело так спутаешь, что сам сатана не разберет, задание выполнишь, а сообщить забудешь. Рассеян не по должности». Завидует, что я со многими в редакции на короткой ноге.

Я надел штормовку, потому что хлынул ливень. Из благородных только наш брат курьер попался мне. Я, как увидел его, смекнул: «Нет, приятель, ты не по делам спешишь, а за той юбкой, что летит впереди, и смакуешь ее ножки».

На углу дома – дивная реклама: «Обучим писательскому ремеслу. Недорого». Но я осадил себя фактом без аргументов: веселая жуть подкатывает к сердцу, когда думаешь о том, что в особняке на Тверском сейчас поспевает автор «Театрального романа» или, черт побери, «Котлована»! Прошел улицу Забелина, повернул направо, затем налево, в Хохловский, дошел до его изгиба и остановился перевести дух перед трехэтажным «старичком» желтого колера. Здесь моя работа, здесь мой дом скорбей.

Октября 4.

Заглянул в кабинет Главного: с минуты на минуту должен созреть важный документ. Главный, должно быть, очень начитан. Творит в ауре шкафов с фолиантами своих опусов. Я видел названия: на французском, немецком и даже на иероглифах. Такая слава, что нашему брату и приступу нет. Государственный человек!

Ожидая пакет в приемной, я неспешно листал родную «Литературную политику». Минул полдень, пробило три часа, а пакет еще не изготовили. В половине четвертого отворилась дверь и выплыла секретарша: «Вы свободны, Аксентий Иванович. Порешили, что документ уже не нужен…» Дома большею частию лежал на диване, почитывал и слушал «ящик». Воистину, нет такой глупости, которую нельзя было бы показать по нашему ТВ!

Ноября 6.

Разбесила начальница: «Ну скажи, что ты делаешь?» – «Я ничего не делаю, – отвечаю. – А что? Ад замерз?» – «Что ты воображаешь себе? – не унималась она. – Что ты – писатель? Ну, посмотри на себя, что ты такое? Ведь у тебя нет ни гроша за душою. Куды тебе думать о том!»

Я пренебрег ее бессильною злобою: не дал Бог ума – черт подарил должность. Разве я из каких-нибудь официантов или охранников? Я джентльмен. Мне – 45. В мои годы, по-настоящему, только и начинается карьера. Будем и мы писателем, а репутация заведется сама собой.

Ноября 13.

Видел Главного. Странный. В редакции бывает редко. Говорит мало, а тут разошелся. Беспрестанно вел беседу сам с собою: «Дадут или не дадут?» Обратился и ко мне: «Как вы думаете, Поприщин, получу или не получу?» Я потерялся, пожал плечами и ретировался.

По дороге обдумывал слова Главного. Никак, ждет повышения, ордена или, подымай выше, Нобелевки?

Декабря 3.

Что с того, что он писатель. Отчего происходят все эти несуразности? Отчего я курьер и с какой стати я курьер? Может быть, я какой-нибудь безвестный гений, а только кажусь курьером? Ведь сколько примеров: какой-нибудь простой, не то чтобы интеллигент, а из кухаркиных детей или бабуинов, – и вдруг открывается, что он в администрации, а иногда и министр. Когда из простолюдина выходит эдакое, что же из интеллигента может выйти? Вдруг, например, я вхожу в писательском мундире от-кутюр: у меня в правой руке трость, на левой руке «Ролекс», через плечо голубая лента, ведут белого коня…

Декабря 5.

Новость дня: наш Главный пожалован Золотой цепью.

Декабря 21.

Звонила начальница, так как уже две недели не хожу в должность. Ради смеха пошел. Она возомнила, что буду каяться, но я равнодушно сел на диван. В минуту все засуетилось: приехал Главный. Редакционные бросились наперегонки. Я же ни с места.

Когда все утихло, мне подсунули заявление об увольнении по собственному желанию. Думали, что я подпишу и всё. Как бы не так! Где подписывается Генеральный, я оставил автограф: «Ухожу по злой воле изведшей меня начальницы».

Воцарилась немая сцена. Я кивнул рукою, мол, «без комментариев» – и вышел. В коридоре сестры и братья по перу поздравляли лауреата Золотой цепи. Виновник торжества приглашал в подвал на банкет. Мне на чужом уже пиру делать было нечего.

Декабря 30.

Вспомнился унтер Пришибеев: «Мир изменился, и жить на свете уже никак невозможно». А впрочем, напишу-ка я книгу «Призвание – курьер». Не зря же догадал меня случай с моим умом и талантом испробовать эту профессию…