Гугельхупфы, рожденные отвращением

Кексы в сахарной пудре – традиционный немецкий вариант ромовой бабы. Фото Pixabay

Федор Грот. Ромовая баба: Роман.

– Новый мир, 2018, № 9, 10.

Одна из наиболее замечательных черт текущего литературного десятилетия: оно удивительно богато на штучные, энигматичные, странные, зачастую неформатные романы, написанные на русском языке и явившиеся нам, читающим по-русски, словно из ниоткуда. «Духов день» Феликса Максимова, «Оранжерея» Андрея Бабикова, «Уникум Потеряева» Владимира Соколовского, «Скит с океаном внутри» Виктора Голубева, «Случайному гостю» Алексея Гедеонова, «Неизбирательное сродство» Игоря Вишневецкого – эти и некоторые другие романы являются для 2010-х тем же, чем для далеких 1930-х были «Третий Рим» Георгия Иванова, «Виктор Вавич» Бориса Житкова, «По ту сторону Тулы» Андрея Николева, «Ост-Индия» Сергея Шервинского, «Город Эн» Леонида Добычина или, например, «Семь лун блаженной Бригитты» Александра Чернявского-Черниговского: вихрем неожиданных, будоражащих воображение текстов, которые обречены на долгое вхождение в историю русской литературы через нескончаемые забвения и переоткрытия. Места в этой истории им уготованы малоприметные, едва ли адекватные их нескромной художественной ценности. К числу таких романов относится и «Ромовая баба» Федора Грота.

Конец XIX века. Гартмут Шоске – сын дармштадского пекаря, наполовину немец, наполовину лужицкий серб – обнаруживает в себе дар видеть духов разномастных болезней и недугов, поражающих людей и сеющих несчастье. Наткнувшись в отцовской пекарне на невесть откуда взявшихся болезнетворных карликов, Гартмут испытывает такое отвращение, что на месте уродливых призраков моментально появляются «гугельхупфы» – круглые сладкие кексы в сахарной пудре, традиционный для немецкой кулинарии вариант бабы. Способности Гартмута немедленно замечает барон Карл Готлиб фон Берлепш, мрачноватый владелец солидной библиотеки справочников и бестиариев чумных монстров. Аристократ помогает юному Шоске подкрепить силу знаниями; в частности, Гартмут выясняет, что царицей чумы является страшная моровая дева, скрывающаяся где-то на Востоке, – и тут начинается приключение без прикрас, тяжелое, полное утрат и горькой платы за мудрость, перебрасывающее из Германии мостик в Россию – через Персию.

Сноска «Нового мира» сообщает, что Федор Грот – псевдоним живущего в Москве «российского ученого, кандидата исторических наук, специалиста по экономической истории Германии XIX века». Из текста романа тем не менее отчетливо следует, что заявленный дебютант – состоявшийся художник слова; достаточно, к примеру, посмотреть, как он изображает раскинувшийся перед Гартмутом Петербург 1898 года: «Каменное тело города было плотно вжато в сеть рек и каналов. Огромные, крашенные в желтую охру дома, каких он еще не видел в Европе, казалось, трещат от жильцов. По улицам, по узким известняковым тротуарам, по деревянным торцовым мостовым двигалась разнородная толпа – чиновники в сюртуках, приказчики в фартуках, модницы в шляпках, бородатые мужики в картузах. Пролетали извозчичьи пролетки и богатые выезды с гербами. Не только на улицах города царило столпотворение – реки и каналы были запружены дымящими пароходами, баржами, баркасами, катерками, яликами. Вся Нева проросла целым лесом мачт, пестрящих разноцветными флагами иностранных государств».

Под стать и прочие художественные решения: первая половина истории, во многом посвященная взрослению героя, выдержана в тональности романов Дианы Уинн Джонс, вторая – более тяжелая, выписанная с привлечением реально существовавших фигур – по интонации ближе к Михаилу Булгакову, Александру Кондратьеву, самым смелым рассказам Павла Зальцмана – и ни на одну страницу не покидает это насквозь фантазийное пространство дух великого Гофмана. «Ромовая баба» – роман продуманный и лаконичный, при этом полет воображения в нем не ограничен ни историей, ни мифологией, ни интуитивной авторской осторожностью. Трудновообразимый роман, словно принесенный на журнальные страницы неестественно теплым осенним ветром.