Легкая небритость

Так бы и улететь птичкой на волю, как Катерина из «Грозы». Борис Кустодиев. Катерина. 1920. Эскиз костюма к неосуществленной постановке драмы А.Н. Островского «Гроза». ГТГ

Яковлев

Я посещал четыре школы, и везде ко мне относились хорошо, наверное, потому что я отлично учился и всем давал списывать, но почему-то в пятом классе в 26-й школе ко мне привязался Яковлев и не давал прохода: мальчик моего роста и моей комплекции. Был он яростен и жесток, непонятен и страшен для меня.

Он всегда приставал с какой-то кодлой, иногда при девчонках и прилюдно издевался: отвешивал оплеухи и пинки, плевал на ботинки, один раз выбросил мой дневник в окно, и мне пришлось под свист и улюлюканье спускаться с третьего этажа и искать его в белом камчатском снегу, пахнущем вулканическим пеплом.

Я боялся Яковлева, как травоядный заяц боится зубастого хищника, и чем больше я пытался его обходить или не замечать, тем пуще он издевался надо мной, а самое главное – он так плохо учился, что мои решенные домашние задания ему были абсолютно не нужны.

Наверное, это могло продолжаться вечно, но однажды меня задел кто-то из его сопровождающих, кажется, Андрей, абсолютно мычащее и забитое существо, и именно это меня и возмутило больше всего. При всех я побоялся дать ему отпор, но когда Яковлев отошел покурить, я отвел Андрея на пожарную лестницу и избил.

Когда Яковлев вернулся, на лице Андрея горел фингал, а одноклассники с каким-то восхищением и почему-то ужасом смотрели на меня. Даже наш учитель математики, мой первый наставник, давший мне дорогу на мехмат МГУ, как-то недоверчиво и странно посмотрел на меня, словно мне нужно было стыдиться того, что я сумел постоять за себя.

Этот всеобщий интерес сыграл со мной злую шутку. Мне вдруг стало казаться, что я смогу замахнуться на самого Яковлева, что я смогу вызвать его на драку, которые происходили на пустыре за школой. Все собирались в круг и следили за боем до первой крови.

Но Яковлев просто рассмеялся. Он взял меня на перемене за ухо и дал под дых, а потом еще и пнул, и я, как обычно, даже не попытался ему ответить, хотя только что час назад избил Андрея.

Я не знаю, чем бы все закончилось в 26-й школе, но уже через месяц мои родители переехали в другой район, и Яковлева я больше не встречал.

Сближение

Знаю его двадцать лет. Заказы дает хорошие, хотя почти никогда не общаемся. Так, привет-привет, как погода, где отдыхал. Приедет на своем «лексусе» бизнес-класса, все расскажет или просто по электронной почте задание скинет, а если уж надо ему что-нибудь показать, то сам зайдет. На нем обычно футболка китайская, джинсы «чайна», туфли, правда, итальянские, мне на такие год работать, а вот чтобы костюм английский или галстук «гуччи», то никогда не видел. Наоборот, любил, чтобы я был хорошо одет: тройка, одеколон, легкая небритость, рубашка лейбловая.

А тут сидим уже минут сорок, я ему презентацию на экран вывел, тыкаю мышкой, объясняю, что проект сложный, и первый этап может затянуться, и невозможно вообще понять, когда все закончится, а Павел Платонович, вижу, не слушает меня и вдруг говорит:

– Я уже это и обслуживать-то не могу.

Я немного опешил от таких слов, развернулся в его сторону и внимательно посмотрел на него:

– Что-то непонятно, Паш? – а сам нервничаю, все-таки не всегда клиент начинает переспрашивать, а уж Павел-то, которого я знаю так долго и которому не один проект сделал, никогда ко мне претензий не имел.

– Понимаешь, Коль, – Павел поднял со стола чашечку сладкого кофе (он всегда выпивал за работой много кофе), отхлебнул глоток, – фирма пятьдесят человек, две шикарных квартиры в центре Москвы, детям по двушке, своя дача, теще дворец на участке, а вдруг поймал себя на том, что все это обслуживать уже не могу: квартплата; налоги; взятки; санэпидемстанция; подмазать, где протекло; отпуск за границей; лечение родителям.

Павел Платонович встал из кресла и заходил взад-вперед по переговорной комнате, которую я для наших встреч снимаю в бизнес-центре на Павелецкой с почасовой оплатой.

Потом остановился у окна и прижался лбом к стеклу. Внизу, на земле, по шоссе, по набережной Москвы-реки проносились стремительные автомобили, а по синим волнам плыли серебряные кораблики, и мне казалось, что Паша не просто смотрит на весь этот заоконный цирк с его людишками и механизмами, а хочет улететь птичкой на волю, как какая-нибудь взбалмошная и непутевая Катерина из «Грозы» Островского.

В какой-то момент мне стало жаль Павла Платоновича, и я даже попытался его понять и вернуть на место, но он как будто меня не замечал и только через минут пятнадцать успокоился и сел к проектору, чтобы до конца обсудить все условия и детали.

Я же сидел все это время и думал: «Эх, Паша, Паша. Где я, а где ты. У меня 43 метра в ипотеке в Подмосковье, жена не работает и ребенок малолетний. Мне иногда на телефон-то положить нечего».

Вечером, когда Павел Платонович уехал на своем «лексусе», я добрел до Павелецкого вокзала и сел в электричку. Я сидел на лавке и смотрел на проплывающий мимо пейзаж, жуя хот-дог и запивая его кока-колой. Мне казалось, что случилось что-то очень важное, и два непересекающихся мира соприкоснулись.

Когда я дожевал хот-дог, то достал из рюкзака томик Левитанского, начал его листать под тусклым белым вагонным светом, и у меня из глаз брызнули слезы.

Кроссворды

В 1998 году после дефолта я остался без работы, и кто-то из моих друзей по Литературному институту предложил мне составлять кроссворды. Пятьсот рублей за кроссворд. Неплохие деньги, за экономическую статью в три страницы тогда платили полторы тысячи.

С первым и последним своим кроссвордом без Интернета и энциклопедий я промучился месяц. Оказывается, мой культурный багаж без внешней подпитки был крайне беден. В редакции составленный мной кроссворд принимали неохотно, видимо, из жалости. Больше ничего не предложили.

Сейчас кроссворды за секунды составляют компьютеры, а разгадывает их старшее поколение, люди шестидесяти-семидесяти лет. За ними пропасть. Даже я кроссворды не трогаю, что же говорить о двадцатилетних. Мне трудно представить, чтобы юноша с горящим взором шариковой ручкой вписывал буковки в бумажные клеточки.

Когда я ехал в Питер на поэтический фестиваль, со мной в купе сидел старик. Я лег в десять – он разгадывал кроссворды, я просыпался в двенадцать – он разгадывал кроссворды, я встал в шесть утра – он разгадывал кроссворды. Мне кажется, он даже не ложился, просто всю ночь разгадывал кроссворды.

Когда поезд въехал на Московский вокзал, старик надел брюки, засунул сборник кроссвордов в сумку и медленно и солидно вышел на перрон.

Я смотрел на его ровную спину, широкие плечи, уверенную походку, и мне было немного стыдно за то, что я всю дорогу копался в смартфоне, тайком курил в тамбуре и безголово пялился в окно.

Американо

Мне сказали, что я пью помои. Американо, а не эспрессо. Американо – это эспрессо, куда налили стакан горячей воды. Но в то же время – вот заказал ты эспрессо у девочек в кофейне. Специально спустился с рабочего места, долго шел, по коридорам, по лифтам, по ступенькам, зашел, заказал и вот, значит, выпил эти пятьдесят граммов за секунду и опять идешь по коридорам, по лифтам, по ступенькам обратно на рабочее место.

А с американо я пять минут сижу, десять, пятнадцать, мультфильмы смотрю в кофейне на экране, слушаю североамериканский джазец «тибуду-тибуду-тибуду», и такое настроение отличное наступает, что через полчаса идешь по коридорам, по лифтам, по ступенькам и поешь что-нибудь хорошее, тепло на душе.

Сегодня зашел к девчонкам в кофейню и разбил стакан с зубочистками. Проход между столиками узкий, я взял американо и стал протискиваться, а у меня в заднем кармане смартфон. Задел стакан с зубочистками и разбил. Сначала подумал: «Да и хрен с ним», а потом подошел к девочкам и сказал:

– Я разбил стакан с зубочистками.

А они:

– Вячеслав Анатольевич, вы у нас американо покупаете три раза в день в течение четырех последних лет, так что можете разбить еще один стакан с зубочистками.

И дают мне стакан пустой. Я взял его, повертел, но бить не стал. Подумал: «К чему мне еще один разбитый стакан?» – и пошел к себе в контору по коридорам, по ступеням, по лифтам.