Порассуждать о любви

Джулиан Барнс. Одна история / Пер. с англ. Елены Петровой. – М.: Азбука-Аттикус, Иностранка, 2018. – 320 с.

У писательницы Елены Катишонок есть длинный рассказ «Счастливый Феликс» с подзаголовком «Конспект романа» – потому что, хоть событий там и много по ходу сюжета, главное зерно заключено в самом конце, чуть ли в не последней реплике. «Одна история», пожалуй, слишком схематично разделена на три равные части, две первые из которых как раз напоминают такой конспект.

В них автор со свойственными ему иронией и простотой рассказывает о знакомстве Пола и Сьюзен, подростка и взрослой замужней женщины, чьи отношения растягиваются на десятилетие – и вполне логично становятся главными в жизни героя. Это первая настоящая любовь в жизни молодого парня, а возможно, как это ни странно, и его избранницы. Но к финалу оказывается, что вся конкретика истории не так важна и суть совсем не в возрастной разнице влюбленных. Кратко изложенная повесть их отношений нужна лишь как закваска для третьей части, где книга, по сути, только начинается.

Барнс обращает внимание на феномен, который известен скорее всего  всем. Какая-либо история, как правило, случившаяся в далеком прошлом, инцидент на полдня либо хроника многолетних дружественных/любовных отношений сохраняется в памяти намного лучше других событий и начинает пониматься нами как главное или даже единственно настоящее среди прочих подобных; некое мерило, по которому оценивается все  остальное. Таким образом, мы становимся не только вечными фанатами этой истории, но и в каком-то смысле ее заложниками.

Для Пола такой историей, как это ни банально, остается его первая большая любовь, которую он «раскапывает» в течение всей жизни – даже когда встреча с постаревшей возлюбленной в больнице через много лет после расставания оставляет его, в сущности, безразличным. Он зачем-то вновь и вновь вспоминает оброненные слова, случайные взгляды и полюбившиеся привычки и – более того – пытается все это объяснить, дать всему какое-то определение. Как будто осознание того, что с ним произошла история, не очень-то поддающаяся логическому объяснению, не дает нормально спать – а может, просто потому, что, как любого нормального человека, его с возрастом все больше одолевает ностальгия.

Можно подумать, что Барнс как раз и останавливается на этом весьма интересном феномене и хочет разобраться, почему так происходит. На самом же деле он лишь отталкивается от него, чтобы порассуждать о любви, но уже не о конкретном случае, а на уровне категорий и терминов. Нет поводов сомневаться в том, что английский прозаик умеет говорить о любви, не бросаясь тривиальными истинами. Но, пожалуй, есть сомнения в том, что эссеистские заключения неуместны в этом прозаическом – в смысле несложном – сюжете. Вместо того чтобы позволить читателю самому сделать выводы из довольно знакомой истории (в том, что все найдут ее жизненной, опять же, можно не сомневаться), автор ищет универсальные ключи для понимания вполне себе житейской ситуации.

Холодная расчетливость Барнса и тонкая продуманность его текста, конечно, не могут не восхищать, но иногда и разочаровывают. С одной стороны, как все точно настроено: герой сам рассказывает историю, причем через много лет после ее завершения. И этим хорошо объясняется вся манера повествования: события располагаются не в хронологическом порядке; некоторые из них описаны «во весь рост», а от других осталась лишь реплика из диалога. Ведь да, именно так память и работает с прошлым: всю цепочку событий восстановить невозможно, зато сразу всплывают отдельные жесты, эпизоды, слова, которые и определяют для нас то или иное событие.

С другой стороны, на фоне заключительной главы юркая, смешная, иногда грустная, но главное – живая история оказывается лишь набором фотографий, и не только потому, что герой больше не помнит, но и потому, что автору и не нужно рассказывать нам большего. Выражаясь языком школьной математики, почти всю книгу Барнсу приходится наспех перечислять обширное «дано», без которого запрятанное в третьей части «решение» (ради чего все и затевалось) будет не совсем понятным – или просто скучным. Ювелирная сухость языка, позволяющая автору быть одновременно кратким и красноречивым, теряет магический флер и обнажает свое чисто рабочее предназначение: Барнс на самом деле не рассказывает историю, а только вводит в курс дела, чтобы потом ему было о чем с нами говорить.

Вот эта механистичность, сильно бросающаяся в глаза как раз в последней части романа, заставляет думать не об удивительном даре Барнса, а скорее о доведенном до блеска профессионализме, когда его книги могут быть хорошими примерами для изучающих писательское ремесло. Невооруженным глазом видно, что Барнса все меньше интересуют магия художественного слова и перипетии сюжета; теперь его все чаще тянет на «поговорить» в эссеистском ключе о природе вещей и явлений. Но если, скажем, книжка «Нечего бояться», собственно, и есть эссе, то «Одна история» – тот самый конспект художественного романа, приложенный к делу ради одного крохотного, но да, довольно занимательного размышления.