Граненая роса из Болота

Житель Болота не только именем, но и чистотой характера напоминает Алешу Карамазова. Кузьма Петров-Водкин. Алеша. 1927. Рисунок к инсценировке «Братья Карамазовы» Центральный государственный архив литературы и искусства, Москва

«Есть в Западной Сибири заслуженный город Потомск, он же некогда Ветропыльск, он же Ямонагорск, а для избранных – Университетск. А в нем, в самой «середке» города, есть местность, «слободка», под названием Болото». Сказовость интонации томского писателя, историка Владимира Костина не введет читателя в заблуждение: роман «Колокол и болото» полифоничен, это – не сказ (точнее, не только сказ), но и острая социальная сатира, гротеск. Не лишен роман и черт магического реализма, фантастики и, конечно, лирики. У каждого притока, по которому формально развивается многогранная река сюжета, есть свой источник: к примеру, мифологизм и сатира отсылают нас к бессмертным Гоголю и Салтыкову-Щедрину, магизм к Булгакову... Органично вмонтированы в текст документальные свидетельства из томских («потомских») газет 1885–1900 годов. Костин пытается понять, прав ли был Чехов, отозвавшийся о Томске с безжалостностью равнодушного критика. Томск Чехову сильно не приглянулся в отличие от восхитившего его интеллигентного Иркутска, окультуренного ссыльными декабристами и шляхтой. Впрочем, и Томск был местом весьма «знатной ссылки»: томился в нем арап Петра Великого Ганнибал, «мимоездом в Усть-Илимск мелькнул Радищев, запустивший с Вознесенской горы в небо запретный якобинский воздушный монгольфьер», немало было ссыльных горских князей, проживали и поляки – участники двух восстаний, а также просто бывшие авантюристы и шулеры, была сильна диаспора ссыльных евреев. Эта диаспора, переселившаяся в Томск из ближнего Каинска, отметилась в истории города не только мудростью старых раввинов и успешной торговлей молодого купечества, но и возросшим криминалитетом, а главное, отроком Геростратом Юровским, в честь которого большевики называли потом улицы. Ничего хорошего не увидел Чехов в Томске, возможно, угадав некую темную тень в его истории, которая протянется затем над всей Россией. А ведь город, утверждает Костин, основываясь на исторических источниках, отличался от большинства российских городов не только открывшимся университетом, но и системной постоянной благотворительностью: «Целое ожерелье учредилось в Потомске благотворительных обществ – и просто Благотворительное, и Ремесленное, и Мещанское, и различных попечений общества, самым знаменитым из коих было Общество попечения о начальном образовании. Трудами его каждый ребенок из бедных учился в школе, имея шубку, валенки и учебные принадлежности. Его основал и возглавил купец Макушин», выстроивший Дом науки. 

Томск может гордиться творчеством Владимира Костина, который не только создал образ Потомска как художник слова, но воссоздает историю города как краевед. Литературная судьба его не так проста: даже шорт-лист премии «Большая книга» (2008) не принес ему массовых публикаций и книг: «Колокол и Болото» издана небольшим издательством «Беловодье». «Большая книга» не помогла Костину стать «автором-проектом». Почему? Мне кажется, ответ – в мировоззрении писателя, точнее, в его сатирическо-критическом отношении к сегодняшней эгоистической «правящей элите». Кто бы сейчас из власть имущих дал добро на издание сатиры Салтыкова-Щедрина? А Владимир Костин видит ныне служащих только мамоне насквозь: «Не было у этих людей сокровенных тайн, только денежные, коммерческие, карьерные, со всем шлейфом сопутствующего им смрада», «их желание выделиться, соригинальничать, догнать и перегнать социально близких, соседей приводит к тошнотворной одинаковости их дорогого (без единой иногда книжки, кстати) быта». Нет у Костина восхищения героем нашего времени – бизнесменом, сквозь многодолларовый глянец которого просвечивает «страшная, кромешная скука наступившей на наши души сегодняшней жизни», а за ней – бесовская ухмылка. Более того, для Костина он – антигерой, тот, кто лишает современную жизнь ее экзистенции, делая ее полой, оставляя от смыслообразующего сердечного содержания бытия только обреченную на разрушение тренд-брендовую скорлупу. Писатель противопоставляет губернатору-«осетру», его коррумпированным чиновникам, финансовым эго-воротилам обычного человека, жителя своего старого, но бессмертного Болота (это, кстати, реальный район в Томске) – «заповедника древнего, здорового и противоречивого славянского мироощущения», жители которого – «теплая пыль проселочных дорог глубинной России и граненая роса на ее приватизированных лугах». Два рассказа, достойных традиции русской классики, «Покорение холма» и «Ласточка с весною» из другой книги Костина «Коробок» подтверждают главное кредо автора: только обычная, верная многовековому укладу и, что самое главное, не утратившая человечности жизнь сохраняла всегда и сохраняет сегодня живой душу бытия. Как точно написала профессор Томского государственного университета Климовская, «не случайно именно к избранным жителям этого Болота, собравшимся однажды на его ритуальном – Костровом – месте, обращается Старец, «восставший из гроба» томский святой, с наставлением «жить, как жили, не святыми, но людьми со всеми слабостями человеческими», но с «драгоценной совестью», живущей в них».

К избранным жителям Болота относит Владимир Костин два самых светлых образа романа «Колокол и Болото» Алешу и Ванду. Редко в современной прозе встретишь такой светлый и лирический лейтмотив настоящей любви. Алеша не только именем, но и чистотой характера напоминает Алешу Карамазова, такова и Ванда. Память о двух прадедах: купце-меценате и ссыльном идеалисте – польском дворянине – наделяет линию любви юных героев историческими аллюзиями. Читая прозу Костина, невольно думаешь обо всей Сибири, от которой менталитет европейской России до сих пор тотально отделен – и это отделение, существующее в умах не только граждан, смотрящих лишь в противоположную сторону географической карты, но и чиновников, наделенных полномочиями власти и полагающих революционным перенос столицы даже за пределы МКАД, может сыграть для России роковую роль: вспомним слова Ломоносова: «Таким образом, путь и надежда чужим пресечется, российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений европейских в Азии и в Америке». А Владимир Костин более чем через два века горько добавляет: «Если Господь и разрешит в оный час возродиться России, то только на том, что Сибирь для нее сберегла».