Сплошной праздник души

Бродит где-то по тайге, а жена тут совсем одна! Аполлинарий Васнецов. Тайга на Урале. Синяя гора. 1891. ГТГ

Рассказец № 3

Парамонов сидел за обеденным столом напротив жены, курил и нервно постукивал пальцами по блюдечку.

–  Ты где-то годами бродишь по тайге, –  помешивая чай, сказала жена, –  а я здесь совсем одна. А мне, между прочим, всего тридцать два. Так и состарюсь соломенной вдовой.

–  Я же не на гулянке был, –  едва сдерживая гнев, ответил Парамонов. Он ткнул сигарету в большую хрустальную пепельницу и закричал: –  Я работал! Зарабатывал деньги!

«И чего орет? –  подумала пепельница. –  Ну, уйдет, и хрен с ней. Женщин, что ли, мало? Наверное, десятый окурок в меня ткнул. И тычет, и тычет! Неврастеник! Господи, и зачем меня сделали такой красивой? Вот не повезло. На какую-нибудь дешевую фаянсовую тарелку котлеты по-киевски кладут, разные овощи, колбасы с ветчинами. А я вся такая прозрачная и хрустальная, кроме окурков, ничего не вижу. Как же все-таки несправедливо устроен мир. А ведь как хорошо живут хрустальные фужеры и рюмки. Не жизнь, а сплошной праздник души. Эх, –  с горечью подумала пепельница, –  каждому свое. Хорошо хоть не унитаз. Тому еще хуже приходится».

Парамонов продолжал выяснять отношения с женой. Оба давно не слушали друг друга и лишь орали с перекошенными лицами, словно на митинге против повышения налогов.

Парамонов в очередной раз загасил сигарету, и пепельница про себя в отчаянии воскликнула: «Зараза! Прекратится это когда-нибудь или нет?! И тычут, и тычут! Уже полная! Господи, и почему ты не сотворил меня птицей? Летала бы я сейчас в чистом небе, ловила мошек и горя не знала. Как там в Священном Писании сказано: «Взгляните на птицу небесную, не сеет, не жнет...» В это время раздался страшный крик:

–  Ну, так не доставайся же ты никому! –  Парамонов схватил тяжелую хрустальную пепельницу и с силой швырнул ее в жену.

«Лечу! –  с восторгом подумала пепельница. –  Я лечу! Как это прекрасно!»

Пепельница ударилась о голову жены Парамонова, та коротко вскрикнула и повалилась на бок.

«Да, это был настоящий полет! –  падая на пол, подумала пепельница. –  Как жаль, что он так быстро закончился. Господи, я же вся в крови! Вот она –  плата за мечту!»

Пепельница упала на пол и раскололась на две части. Но в самый момент удара она все же успела подумать: «Я знала... знала, что создана для полета!»

Рассказец № 4

Парамонов проснулся от какого-то непонятного стука. Он нагло вторгался в сон и своей внезапностью каждый раз уродовал сюжет сновидения. Это было тем более обидно, что сон у Парамонова был безмятежный и приятный, как у всякого человека с незапятнанной совестью. Ему снилось, будто гуляет он с красивой, длинноногой юницей по девственному океанскому пляжу. Справа – неправдоподобно длинные кокосовые пальмы, слева –  мелкая лазурная вода атолла, а впереди –  многообещающий вечер, который во сне наступил бы так быстро, как того потребовал бы истосковавшийся по женский ласке здоровый мужской организм.

Парамонов сел на кровати и оглядел комнату. Под потолком пролетела мелкая серая птица. Набрав скорость, она врезалась в оконное стекло, упала на подоконник, но тут же вспорхнула и взвилась под потолок.

–  Этого еще не хватало, –  с тоской пробормотал Парамонов. Он сразу вспомнил, что его бывшая жена с проломленной головой лежит в больнице. Вспомнил и примету, которая в этих обстоятельствах выглядела более чем зловеще. Птица, залетевшая в дом, предвещала несчастье –  кто-то должен был умереть.

«Она скончалась», –  подумал Парамонов о жене. Он не сомневался, что так оно и было. Накануне, когда он уходил из больницы, врач предупредил, что шансы выжить у жены крайне маленькие.

–  Она пришла проститься со мной, –  обхватив голову руками, прошептал Парамонов. –  Бедная, ей, наверное, было так больно.

Птица снова с силой ударилась о стекло и упала на подоконник. Неуклюже взбивая крыльями воздух, она спланировала на пол, но все же нашла в себе силы взлететь. На глазах у Парамонова выступили слезы.

–  Прости меня, милая, –  наблюдая за полетом, выдавил из себя Парамонов. –  Как бы там ни было, я тебя любил. Чего нельзя сказать о тебе. Очень жаль. А ведь все могло бы быть иначе.

Пролетая над ним, птица пронзительно вскрикнула. На Парамонова упала большая белая капля и растеклась по голому плечу. Парамонов брезгливо смахнул ее, вытер руку о пододеяльник и недовольно проворчал:

–  При жизни поливала меня дерьмом и после смерти нагадила. Другого я от тебя и не ждал!

Парамонов встал и широко раскрыл балконную дверь, но птица снова врезалась рядом в оконное стекло, встряхнулась и упорхнула в комнату.

–  Дверь-то открыта, –  раздраженно проговорил Парамонов. –  Не видишь? При жизни была тупой, тупой и осталась.

Он поднял с пола джинсы и, размахивая ими, стал выгонять непрошенную гостью из комнаты. Увлекшись, Парамонов джинсами посрывал с люстры плафоны, смел со шкафов все, что там стояло и лежало, поднял тучу пыли, но птица, ловко лавируя, продолжала летать.

Парамонов гонялся за мелкой пичугой и яростно ругался:

–  Сволочь! При жизни не давала покоя и после смерти продолжаешь издеваться! Ненавижу! Идиотка! Тупая дура! Поймаю, убью!

Птица еще раз, в том же самом месте, ударилась о стекло, и Парамонов не выдержал. Он запустил в нее тяжелую книгу. Окно разбилось, и вестница смерти наконец вырвалась на улицу.

Парамонов сидел в разгромленной комнате, смотрел в разбитое окно и вспоминал первые годы жизни с женой. Постепенно глаза его увлажнились, он тяжело вздохнул и едва слышно проговорил:

–  Прощай, милая. Мне будет очень не хватать тебя.