Анна Анисова
Под таким забором можно найти такой сказ, что – ой-ой-ой... Фото Андрея Щербака-Жукова
Перед нами книга стихов с жанровым заголовком. Большинство текстов имеют тоже оригинальные жанровые заголовки или подзаголовки. Такое их количество встречалось нам, пожалуй, еще только у Пастернака. Недостаток один – лженаучное «стихопроза» – подзаголовок всей книги. Однако отчасти появление этого кентавра можно оправдать, заглянув внутрь, в тексты, и найдя там уже вполне оправданные и уместные разбитые (или составленные из двух половинок?) «авто-мобиль, ино-марки, пред-ставительные», «звуко-образ»… и даже «гоно-рары».
Начинаются «Песни» с текста «Ксения» – о реальной встрече с состарившейся дочерью Куприна. Романтического и невинно-эротичного. Так остро может чувствовать только молодой человек! На самом деле предположить, сколько автору книги лет, мы можем только и именно по внелитературным вешкам, то тут, то там разбросанным подсказкам. «Трава нашего лета» – Вадим Рабинович, Петр Вегин, Анатолий Жигулин, Юрий Кузнецов, Булат Окуджава… – давно и недавно ушедшие, забытые и незабываемые имена. «Новая песня (воспоминание об Александре Дулове)», «Весенний день» (это уже о встрече с Арсением Тарковским) – это не история литературы, это тоже мемуарные зарисовки: нежные добрые дружеские воспоминания… Светлая печаль…
«Я смотрю на них издалека./ Все они живы, живы…/ И, Господи, – они улыбаются».
 |
| Владимир Попов. Плебейские песни. Стихопроза.
– Тула: ИП Пряхин, 2016. – 88 c. (Книжная серия альманаха «Среда») |
А есть и саркастические, едкие и меткие, например «ЦДЛ и два француза»: «У Дома Литераторов/ Можно увидеть тех,/ О которых мы думаем,/ Что они давно умерли./ <…> Вечно юная Юнна Мориц,/ Похожая на молодую/ Бабу Ягу./ <…> Дают «День поэзии»./ Стою в очереди за/ Широкой спиной Вознесенского./ <…> Вместе с «Поэзией»/ Спускаюсь в туалет./ Опорожненный, стою курю./ <…> выходит Евгений Евтушенко/ И умывает руки,/ Словно прокуратор./ <…> Между почвенниками и западниками/ «болтались/ Великие критики, –/ И туда и сюда, –/ Например: Лев/ Анненский,/ Похожий одновременно на/ Владимира Ильича Ленина/ И на билетершу в трамвае».
Со стилизациями, побасенками, сатирическими сюжетными (балладными) текстами и жанровыми картинками чередуется тонкая звеняще-щемящая лирика. Наугад: «Сарина (цыганская сказка)», «Сон-Париж», «Перформанс», «Переводчик, литератор, поэт. Триптих»: «В саду заросшем каждый день/ На фоне старого сарая,/ Среди крапивы и репьев,/ Среди полыни и малины,/ Среди цикория и чистотела,/ За деревянным струганным столом,/ За старой пишущей машинкой/ Сидел счастливый человек/ Посередине солнечного лета <…>/ Вот постепенно начало смеркаться:/ В лучах заходящего солнца/ Живым столбом толкались комары…»
Или «У подножия старой сосны»: «Я сижу, прислонившись спиною к стволу,/ У подножия старой сосны./ В осенних сумерках тревожных,/ На ворохе палой листвы./ Воздух пахнет осенним вином./ Лохматый пес положил голову мне на колени/ И дремлет…»
Наверное, читатель уже заметил, что поэт одинаково хорошо владеет и верлибром, и классическим силлабо-тоническим стихом, перебирая регистры, перебивая чуть зародившуюся в стихе ритмическую инерцию как истый профессионал…
«Посещение (сказ, найденный под забором)» – стилизация, однако весьма ироническая – на вполне современном материале: «Выходил генарал пред-ставительный <…>/ – вы пошто, – орет, – не пущаете/ Сына руськага православного, –/ Земляка маво деревеньскова/ <…> Секретите ли испужалися,/ Заместители обмаралися,/ Гостевате ли опустилися <…>/ И повел во внутрь рая тесного,/ Во сады свои мороканские. / Мрамора кругом блещут матово,/ В зеркалах дымных дамы скалятся <…>/ Во одной руке рюмки-чарочки,/ Во другой руце – по цигарочке».
И вывод приходит сам: ничто принципиально не меняется с ходом времени в нашем обществе человеческом. Герой вскоре изгнан из «рая тесного», но это не повод отчаиваться, скажет поэт. На то ведь он и поэт. «Полетел я с крыльца, как воробышек,/ Позабыл до конца всех зазнобушек <…>/ Я побрел опять в севера свои/ Хорошо еще, что теплынь стоит./ <…> Далеко видать, – красота кругом…/ Облака плывут по-над речкою/ И церква стоят белой свечкою».
В обстоятельном рассказе «Влияние польской поэзии на деревню Жабино» – скучный быт оборачивается фантасмагорией. Или фантасмагория бытом? Когда, например, лирический герой ищет в новой Москве улицу Герцена – а ее нет. Но, встретив Коровьева («Пенсне Коровьева»), получает подробнейшую краеведческую консультацию: «– Мы находимся на улице/ Люси Петрушевской <…>/ Пройдя мимо/ Литературного Института/ Имени Евгения Рейна/ <…> Вы увидите/ <…> Медную скульптуру/ Будущего лауреата/ Нобелевской премии/ Кости Кедрова/ <…> Там же, недалеко,/ В Аллее Верлибра,/ Одна скульптура/ На троих:/ Куприятнов, Метс, Бурич...»
Есть в книге просто бытовые зарисовки («Платформа», «Удивление», «Южная ночь») и такие, в которых через быт просвечивает бытие («Плачут сирени»). Впрочем, он всегда так или иначе «просвечивает». Вот незнакомый «случайный» ветеран-инвалид врывается в обычную для двора с его местными уродцами танцевальную гулянку со своей песней: «Мелодия была незнакомой,/ Но всем показалось,/ Что они ее где-то слышали/… А когда «Ваня» запел,/ Все притихли./ Голос был негромкий,/ Но такой чистый и задушевный,/ Что хотелось подойти ближе./ «я не забуду/ Эти мгновенья,/ То ли на счастье,/ То ль на беду./ Плачут сирени, / Плачут сирени,/ Плачут сирени/ В нашем саду…»
И все стали подпевать.
«Первой заплакала Шура-дура./ Потом заревели близнецы./… «Серя» заскрипел зубами…»
А там уж недалеко и до читателя…
Финальный текст «Васенька и птицы (первая часть неоконченной поэмы «Ярмарка)» – логическое завершение всей книги и своего рода развитие известного текста Заболоцкого «Меркнут знаки Зодиака…»: «Зачвиньчвинькала Сутора./ И ушла звезда на дно./ Опускает вечер штору/ На всемирное окно./ Резко треснул сук сосновый…/ Шевельнулся сом в реке/… Поздний путник звук ужасный/ В страхе ловит не дыша…/ Ворон струны контрабаса/ Клювом дернул не спеша/…Ниже, ниже сети-пяльцы/ Совершают круговерть,/ И торчит на заднем пальце/ Коготь-ужас, коготь-смерть/… Светел, звонок, вдохновенен/ Птичий посвист, птичий крик…/ Жаль, что так несовершенен/ Человеческий язык».
Для финала книги – красиво, многозначительно, хотя и скромно. Но неверно. Язык человеческий бывает совершенен. И книга – тому подтверждение. К такому выводу придет, пожалуй, любой внимательный читатель.
