Михаил Юдсон  |
| Все женщины немного ведьмы.
Исаак Левитан. Пляска ведьм. Литография в журнале «Москва» (М., 1882). № 25. Российская национальная библиотека, СПб |
Израильский прозаик Яков Шехтер явно продолжает славное дело Шмуэля-Йосефа Агнона и Исаака Башевиса-Зингера. Только у этих нобелевских лауреатов шел сплошной иврит да идиш и к нам приходили переводы, а Шехтер сразу выдает на-гора родимую кириллицу. А так они из одной лавки писателей – быт у них смешан с Бытием, житейские гирьки соседствуют с весами небесными, бесы вырывают перо из хвоста у ангелов, проза пронизана гротеском, а истина – мистикой, в общем – с каббалы на тот еще бал!
В настоящей книге Шехтера обитают две повести и четыре больших рассказа, образующих вместе некий гармоничный шестиугольник, авторский щит от вторжения наружного хаоса. Аннотация учит: «Захватывающие сюжеты, непредсказуемые характеры, неожиданные параллели – реальность в произведениях Шехтера многомерна и насыщенна. Поистине новаторским является стремление писателя решить теологическую задачу – увидеть Высшее присутствие в столкновении и переплетении человеческих судеб».
В рассказе «Повелительница ангелов» женщина Мазаль влюбляется в женатого мужчину Арье, казалось бы, обыкновенная и скучная история. Но тут на сцене появляется старинный манускрипт, где на восемнадцатой странице записаны имена ангелов – и заржавевшие сцепления сюжета начинают работать по-новому. Ежели произнести, учтите, вслух имя ангела, то случится чудо, и он начинает тебе служить: «Я быстро отыскала восемнадцатую страницу, прошептала имя ангела и попросила, чтобы ты стал моим, только моим, навсегда и только моим, до самого последнего дня».
При этом, оказывается, Мазаль из «йеменской» общины с отцом-каббалистом, а Арье из ортодоксальной «литовской» семьи – страшно далеки они, плоть одного народа, друг от друга. Иудейский монотеизм монолитен и един лишь на первый взгляд, а для постепенно просвещаемого читателя открывается множество общин, «дворов», разбегающихся тропок вселенского сада и вавилонского Талмуда: «У каждой группы были свои синагоги, детские садики, школы, ешивы». А заодно свои свары и разборки, разбитые носы и колена – гурские на горских, коцкие на гадских!
 |
| Яков Шехтер. Ведьма на Иордане.
– М.: Книжники, 2017. – 480 с. |
Но ангел, чертяка, все в итоге устроил, свел воедино, медвежьи услужил – жена и дочь Арье в одночасье гибнут в автокатастрофе (дух вон из машины!), сам он от ужаса впадает в кому, а очнувшись, неутешный вдовец совсем уже было женится на счастливой Мазаль, однако на свадьбе валится с лестницы да головой о ступеньку – и второй блин комом: «Сознание не вернулось к Арье. Он проснулся годовалым младенцем и, по мнению врачей, останется таким навсегда… Да, теперь он ее, только ее, навсегда и только ее, и останется с ней до самого последнего дня».
Впрочем, вкрадчиво пишет Шехтер, «чудо всегда возможно, Мазаль каждый день молит о нем, ложась и вставая». Уж эти просящие еврейские женщины – я вас умоляю!.. Очень мне понравилось у Якова Шехтера: «Все женщины немножко ведьмы, – ответил он цитатой из Талмуда». Выходит, Гоголь в своем ужастике «Вий», говоря о «хвистике» у баб, повторял зады Талмуда, забавно.
Многослойный текст Шехтера, его метафизический метафоризм нуждаются в определенном читательском усилии, домашней расшифровке: «Но упирает Всевышний человека носом в стену, то помимо изумрудных лишайников и полосок рыхлого под ногтем раствора между кирпичами судьбы Он приуготовляет бедолаге потайную дверь на скрипучих петлях». Вопрос лишь в том, начинаешь кумекать, куда эта дверца ведет – в райский дворец или в глубокую строительную яму, как в притче Герберта Уэллса «Дверь в стене». Да и кирпич судьбы на свою голову воландается поблизости. Уэллсовская дверь, булгаковский кирпич, набоковский грузовик – коли нет Гейзихи, значит, все позволено…
В прозе Шехтера явно переночевала сверхзадача – там все не так просто и таки не просто так: «Только от Учения простакам кажется, будто миром управляют президенты и диктаторы». На самом деле все течет и меняется, плодится и размножается под диктовку Торы. Для автора обязателен «оттенок высшего значения», и по страницам Шехтера в его историях и снах бродят тени с набоковских берегов и из бунинских темных аллей, а порой и Эко логично приплести для чистоты литературного эксперимента.
Я намеренно столь подробно остановился на первом же рассказе из сборника Шехтера – просто привел пример презентуемой прозы, а там и дальше словесных радостей немерено и заманчивых миров вдосталь. Вслед за Мазаль, молящей о чуде, на страницах книги возникает целая вереница верящих в чудеса, мечущихся меж двух зайцев – согрешить и покаяться. Лодки-каяки, на которых плавают персонажи повести «Ведьма на Иордане», даны нам как ступени понимания: лестница может вести не только вверх, к твердыне духа, и не одни ангелы снуют по ней, существует еще и «боковой рост» (так писал про эротику Розанов), влажная горизонталь жизни – Лестница Каякова.
И о чем бы Яков Шехтер ни повествовал, какие бы стиральные машины счастливого рутинного быта ни монтировал, а выходит у него про любовь. Женщина как лилитлолитный соблазн, как чудное мгновенье, бунинский солнечный удар, булгаковский опять же финский нож… Даже в сказке, как обозначил текст автор, «Торквемада из Реховота», неподкупный судья раввинского суда, суровый толмач и глашатай Торы, великий израильский инквизитор, отправляющий гойских ведьм на костер депортации, в изгнание на метле – и тот обжигается на женщине. Тоже мне Торквемада! А прочитать наоборот, как положено, справа налево, получится – Адам Ев крот. Не рой другим ямку…
То ли дело Янкл из повести «Пощечина» – честный простой столяр с хищным глазомером – там чистая поэзия. Хронотоп оседлости! Талмудические штудии в начальной стадии, одухотворенно пахнет стружками, хрустит снежок под ногами, лежит заваленное сугробами местечко – штетл, печется пирог – кугл, герой надевает молитвенный пояс – гартл и несет ребе записку с просьбой – книтл… Начитаешься такого и искренне проникаешься духом, нахватываешься искр и становишься светл! Торчишь в своей тель-авивской глуши и вздыхаешь – ох, чулан мой утл, вот догрызу кугл, затяну потуже гартл, да подам Ребе небесному книтл, чтоб услал меня за облачный штетл… Отпусти пипл!
Естественно, не только мне по нраву миры Шехтера, но и многим, и многим. Приведу мнение Дины Рубиной: «Увлекательный сюжет, точная прорисовка характеров, многоплановость, гармоничность архитектоники – этим объединены произведения в сборнике, написанные в разное время. Когда художник находит в себе силы могучим усилием интеллекта и души переступить за край послания, очерченного им самому себе, это настоящая победа. Шехтеру такое удалось».
Перед нами, по сути, «Пакс Шехтериана» – парк хасидского периода, подконтрольные автору территории, неизведанные земли прозы. Яков Шехтер выращивает еврейскую литературу на роскошном мировом компосте, варит свой компот из классических ягод. Авторская цимесорубка работает вовсю – для тех, кто понимает. Его фишка в том, что он наполняет, фарширует «рыбу» текста личным, прочитанным – причем вполне учтиво, убедительно и увлекательно. Сие отнюдь не вторая производная (даже в пересказах хасидских историй) – а абсолютно новая проза.
Рефрен же в книге Шехтера, блуждающий по строчкам путеводный огонек – это слово «чудо» в разных видах. Вот навскидку: «без вмешательства потусторонних сил и чудес»; «можно было только чудом»; «происходит необыкновенное, удивительное, чудесное»; «поглощен случившимся чудом»; «это просто чудо»; «чудесный сад»; «это было так чудесно»; «мало надеялся на чудо»; «бродить по чудесному лесу» (это, читатель, об Учении, о глубокой поверхности страниц); «скрытые чудеса»; «великий чудотворец»; «никаких чудес на свете не бывает» (черная ирония автора – жену персонажа зовут Света, детей нет); «чудеса валялись в этом доме под ногами»…
И в этом томе Шехтера – чудес битком, под завязку. Здесь происходит ударная добыча чуда, как угля из шахт, а с другой стороны текста мы сами являемся добычей чуда – оно утаскивает нас в свой мир, исполняющий обязанности реальности, с иорданскими водяными ведьмами и хасидскими веселыми свадьбами, где все вращается по велению Учения, и трещит за печкой неумолчный сверчок веры – на троих с надеждой и любовью…
Тель-Авив, Израиль
