Высокий язык травмы

Фактическое время отсутствует, чтобы сосредоточиться на эмоциях. Эдвард Мунк. Расставание. 1896. Музей Мунка, Осло

В России успех романа Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь» – это успех не «благодаря», а «вопреки». Несмотря на агрессивную рекламную кампанию, люди книгу все равно прочли, и… все равно разделились на два лагеря. В одном стане оказались воинствующие скептики, поносящие автора за наматывание нервов читателя на кулак. Другой полк составили ярые адепты и фанаты «Маленькой жизни», чьи аргументы в защиту романа измеряются количеством пролитых над ним слез. Дискурс в критике, даже профессиональной, тоже не избежал этого разделения: в лучшем случае обсуждают приемы написания и техники манипулирования, но в итоге обсуждение сводится даже не к интерпретации чувственных смыслов, а к тому – хорошо это или плохо.

Когда книга вызывает такие полярные мнения, это уже показатель того, насколько она попала в точку. Но волнует сам формат дискурса, сложившийся вокруг нее. И скептики, и фанаты почему-то отказывают «Маленькой жизни» в праве быть тем, чем она является. Не великим романом, не эмоциональными американскими горками, а просто хорошо рассказанной историей. Роман интересен с точки зрения его построения и художественного наполнения, и, на мой взгляд, Ханья Янагихара с обеими задачами справилась.

«Маленькая жизнь» – история четырех друзей, в центре которой жизнь одного из них, Джуда. Вокруг него, как по орбите, вращаются жизни друзей по колледжу Малкольма, Виллема, Джей Би и множества других людей, которые в большинстве своем пытаются помочь Джуду преодолеть страшную травму детства, о которой он не хочет и не может говорить. Роман взросления, роман преодоления, роман о великой дружбе. И сказка, как признается в одном из интервью сама автор. Идеи романа незамысловаты, истины просты: ценность дружбы и любви как награда за страдания, невозможность полного избавления от травм и ошибок прошлого. Но Ханье Янагихаре потребовалось почти 800 страниц, чтобы описать это другими словами, и при этом она не потеряла внутренний вектор, на который нанизываются смыслы.

Весь роман построен так – и автор это подчеркивает, – чтобы читатель не отвлекался от эмоциональных состояний героев. Отсутствует фактическое время действия, меняется нарратор. И если первое не слишком заметно во время чтения, то сам процесс рассказывания истории иногда сбивает с толку. В главах, где речь идет о Джуде, рассказчик специально отстраняется от него (не упоминается даже имя, только «он»), но при этом очень достоверно и подробно описывается внутреннее состояние Джуда. Большая часть негативных отзывов о романе связаны именно с такой подачей. Критикам то слишком много подробностей насилия, то описания слишком «в лоб», настолько, что не вызвать эмпатию невозможно.

Получается, что писать о внутренних переживаниях так просто, так подробно и так исчерпывающе, как это делает Ханья Янагихара, по какой-то причине нельзя. При этом автор, хотя и не создала ничего принципиально нового, но, детализируя проживание Джудом психофизической травмы, перевела язык этой травмы в более высокую сферу. Подробности восприятия Джудом отношения к нему других людей, собственные рассуждения и наблюдения, становятся катализатором эмоций. Брешь между тем, кем Джуд является, и тем, кем он себя воспринимает, не может не возмущать. Необязательно быть жертвой сексуального насилия, как главный герой, чтобы узнать чувство вины, которое он испытывает, или чувство беспомощности, которое вызывает Джуд у Виллема. Как правило, когда читатель узнаёт себя в персонаже книги, это является признаком хорошей и достоверной литературы. Непонятно, за что Ханью Янагихару в таком случае ругать.

Еще один прием, который Янагихара активно использует, – усиливание саспенса посредством утаивания информации. Несмотря на то что читатель уже знает, что произошло с Джудом, подробности его истории выступают из тьмы постепенно, они тщательно дозированы. Возвращение к непережитой трагедии – снова узнаваемая ситуация. Эмпатия рождается не из-за описания подробностей насилия, которых как раз нет, а в том, что остается скрытым от глаз читателя.

Ханья Янагихара. Маленькая жизнь./ Пер. с англ. В. Сонькина, А.Завозовой, А. Борисенко – М.: АСТ: Corpus, 2016. – 688 с.

Хорошая книга напоминает сложное здание-лабиринт, из которого читатель выходит обновленным. Чтобы его выстроить, писатель продумывает все – от фундамента до чердака, от поворота до маленькой незаметной ступеньки. При этом читателю совершенно необязательно (зачастую и нежелательно) видеть эти сложные планы и переплетения, как жильцу необязательно видеть фундамент дома, чтобы знать, на чем он держится. Некоторая искусственность «Маленькой жизни» состоит в том, что Ханья Янагихара много думала собственно о читателе и его чувствах, и от этого «план здания» романа словно вывешен на обложке. Но при этом одновременно невозможно не почувствовать, что автор сама искренне любит своих персонажей и увлечена своей историей – с «холодным носом» такое написать невозможно.

Парадокс «Маленькой жизни» состоит в том, что книга вышла за рамки собственного пространства: история буквально шагнула к читателям со страниц. Нечасто встречается произведение, применительно к которому рецензенты и читатели приводят примеры из собственной жизни, переживания травматичного опыта и – посредством книги – пытаются его интерпретировать. Со сложившейся у нас системой поляризации общества, где можно быть либо «за», либо «против», сама по себе возможность дискурса на сложную и проблемную книгу должна поддерживаться. Неизвестно сколько еще будут говорить о «Маленькой жизни», спорить и делиться на недовольных и защитников, но диалог уже состоялся, а значит, история состоялась, книга живет.