Алексей Иванов. Ненастье.
– М.: АСТ, 2015. – 640 c. |
В «Ёбурге» Алексей Иванов (кстати, интервью с ним см. на с.2 этого номера «НГ-EL») уже касался афганского движения, в «Ненастье» он разрабатывает тему дальше. А точнее, завершает. Потому что афганское движение заканчивается в той точке, где обрываются крепкие нити фронтовой дружбы. Если один бывший советский афганец, став киллером, стреляет в другого, значит, все, что когда-то связывалось с понятием «афганского движения» – общая память, взаимная поддержка, дружественная помощь, героические импульсы, все это кончилось, ушло в прошлое, в те 90-е годы, криминальный колорит которых Иванов романтизирует. Образ бывшего организатора «Коминтерна» с говорящей фамилией Лихолетов – это такой микст из фронтового героизма и полукриминальной деятельности. Мне как читателю это было скучным, но фанатам Алексея Иванова, которых у него достаточно, а также подросткам и всем любителям экшена с оттенком боевика и детектива, наверное, все это покажется весьма интересным. Тем более что Алексей Иванов, это нельзя не признать, писать умеет хорошо: живые диалоги, точные характеры, выверенные повороты сюжета. Правда, с поэтичностью как-то слабовато: отдает она банальностью и невысоким вкусом. Но возникает подозрение, что Иванов как профессионал просто ориентируется на того читателя, который читает исключительно остросюжетную литературу, имеет соответствующий интеллектуальный уровень и такое же представление о прекрасном, что вся его «лирическая образность» именно намеренно адресована этому глотателю экшена...
Так стоило ли вообще писать о «Ненастье», где все так установочно, прозрачно и схематично: и сама аллегория названия, и говорящие фамилии, и заимствованный из реальной жизни сюжет ограбления? С какой стороны этот добротно скроенный роман, профессионально динамизированный, в плане характеров четко поделенный на секторы, может быть интересен не тому читателю, на которого он заточен, не любителю боевиков и телесериалов, а иному? Если с литературной, то исключительно как пример современной профессиональной литературы весьма приличного качества. А вот если рассмотреть «Ненастье» с точки зрения социальной и под углом прогностической, здесь можно действительно найти нечто интересное и даже новое.
Для русского архетипа характерна мечта
о далеком и волшебном. Константин Коровин. Китеж Великий. 1920. Эскиз декорации к опере Н.А. Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Музей Государственного академического Большого театра |
Алексею Иванову очень хорошо удалось показать перетекание социальных полукриминальных слоев, их смену, вытеснение одного слоя другим, не менее криминализированным, но гораздо более образованным и социализированным. Игра на деньги с законом перешла на другой социальный уровень, это точно уловил и очень точно диагностировал и автор «Ненастья». В нее включились люди, которые по статусу должны, наоборот, служить закону. Ныне захват собственности проходит почти «мирным путем» – путем выборов, голосования и с помощью юриспруденции. Поэтому главный герой Неволин (фамилия, сигнализирующая о неволе и восстании раба) – это как бы последний из могикан, ведь под его уголовным поступком лежит еще и психологический мотив возмездия, тогда как в современном обществе, как показывает Иванов, единственным мотивом присвоения чужого является само желание присвоения. Неволин еще и в неволе любви, которая обеспечивает его поступок необходимым энергетическим импульсом. Но Неволин последний из могикан не только потому, что сменился стиль захвата, он последний, потому что не может стрелять в другого ни ради денег, ни ради спасения своей жизни, тем более стрелять в афганского ветерана: он и сам оттуда, из того фронтового братства. И просто он по душе хороший, добрый человек. Конечно, Алексей Иванов как профессиональный писатель, умеющий нажать на самые нужные эмоциональные клавиши читателя, оставляет Неволина раненым, но живым. И его любимую женщину оставляет в живых тоже, такую вот тихую женщину-овцу, покорную, безвольную в жизни, но в экстремальной ситуации способную на героизм: это она спасает Неволина от гибели...
И вот здесь, на мой взгляд, Иванов ступил на путь прогностики: Неволин и его Таня, эти маленькие люди, выброшенные из 90-х, загнанные в капкан привычной полурабской-полукапиталистической работы «на хозяина», поддерживаемые только какой-нибудь затаенной мечтой в душе, внезапно совершают нечто, разрывающее замкнутый круг их тусклого существования, и из «маленьких людей» сразу становятся экзистенциально большими. Такой социально-психологический прорыв характерен именно для русского архетипа. Но характерно для него и другое: мечта о далеком и волшебном, которое явит себя и спасет, о Беловодье, о Китеже, о сказочной Индии. И роман заканчивается весьма многозначно: «Рассвет разгорался невообразимо далеко от деревни Ненастье – над хребтами Гиндукуша, над побережьем Малабара. Ненастье пока еще лежало в темноте этой долгой субботы. Хотя на земле, пусть и очень далеко, все равно уже началось воскресенье». Ненастье – это ведь еще и «смутное время» современной российской истории и смутное время души, оглушенной и обворованной, и хотя рассвет от Ненастья пока еще очень далек, как Индия, но воскресенье уже началось.