Фантомная боль

Лицо снималось как пленка… Казимир Малевич. Торс (Фигура с розовым лицом). 1928–1929. Государственный Русский музей

К ней приехал муж из своей глухомани и привез детей. Он так и не расстался со своей привычкой кормить их яйцами каждое утро. Как она не сопротивлялась, кастрюлька с яйцами появлялась на плите каждый день. Обычно муж варил сразу десять яиц, чтобы их хватило на все пять школьных дней. Но, несмотря на то что сейчас у них были каникулы, история с яйцами продолжалась. И на отдыхе они отправлялись на арендованной машине в старинные кельтские поселения, держа яйца во рту. В монастыри. На промозглые кладбища. В музеи, объясняющие восстание 1916 года и Великий картофельный голод. В библиотеки, где книголюбов закрывали в клетке вместе с излюбленной книгой. К хлюпающим носом, чавкающим под ногами горам.

Оба сына держали яйца во рту и не двигали губ. Только чтобы не прожевывать крошек. Не проглатывать белок и желток. Не ощущать вкуса яиц. Они хотели, чтобы яйца просто медленно растворились. Исчезли сами собой. Покинули рот без единого звука. Но яйца распадались на части не так искрометно и быстро, как им хотелось, и поэтому они оба, исполнясь очей, глядели на маму, моля их защитить. Оградить от того, что находилось в их ртах. Но мама сама не знала, что делать. Как защититься от пришествия наглого мужа, как спрятаться от нашествия назойливого белка и желтка. За тусклым окном косенько моросил серый дождь, и было так зябко, что мороз добирался и до ее белой кости в плече, и до темной полоски. Несмотря на то что плечо вместе с рукой было отставлено в сторону! Очевидно, это была фантомная боль. А внутри в машине сидели ее сыновья, и у них были яйца во рту; одеты же они были в футболки с короткими рукавами, и как Адель ни умоляла мужа достать из рюкзаков свитера или хотя бы футболки не с вызывающе короткими, а успокаивающе длинными рукавами, муж даже слышать не хотел о ее просьбе. Как только они добирались до помеченной им на карте достопримечательности (он все пометил в своей Малиновой Голове еще год назад, когда она ушла от него), сыновья выходили к ледяному, брызжущему слюной и слюдой океану с голыми руками и ушами, в которых сразу же вселялся проворный ветер.

Но не только от яиц защищалась Адель. Муж, увидев в ее комнате пиво (она могла в один присест выпить восемь стеклянных бутылочек по 0,75 мл), сказал: «Я защищу тебя от себя», – имея в виду не свои проступки, кражи и грубость (не стоит забывать, что он умыкнул у семьи 127 тысяч евро), а то, что он защитит Адель от Адель. Защитит Адель от бутылок. От четырех градусов дешевого жестяного пива из «Альди». От пяти градусов чехословацкого мокрого «Кракова». От шести с половиной градусов мексиканского пива «Сомбреро» с добавлением мощной текилы. Наконец, от тринадцатиградусного африканского красного. От одиннадцатиградусного испанского белого. От двенадцатиградусного «Темпранилло». От трех и восьми десятых дешевого, в раскрашенных банках, пива из «Лидла». Он говорил громко и потрясал перед лицом Адели своим кулаком. «Ты не знаешь, что делаешь, и все за тебя решу я». Адель попросила его опустить свой большой, одутловатый кулак. Неожиданно для нее он послушался и опустил, но продолжал громко кричать. Опухшее медвежье лицо. Щель нацелившихся на нее глаз. Округлое, будто бы обтесанное полнотелое тело. «Ты не знаешь, что нужно делать, понятия не имеешь, как вести себя, ты должна быть под контролем, и я буду тем, кто спасет тебя от себя».

Уходя от кулака, Адель на одной ноге проскакала на кухню. Налила себе хозяйкиного самогона из огромной, почти в половину ее роста бутыли. Это было сделать непросто, но Адель уже научилась управляться одной рукой и ногой. Хозяйка в юности играла на виолончели и изучала библиотечное дело, а теперь убирала дома у богатых ирландок. Если ирландкам не нравилось, как она убирала или как гладила их ночные сорочки, Эдита (так звали хозяйку) вставала в раж и бросала им: «Ищите другую». Ночью Эдите снились сладкие сны. Там фигурировал музыкант, бегущий к ней – она сидела в первом ряду в зале – и клявшийся в вечной любви. Видимо, поэтому она купила билеты на Пласидо Доминго – надеясь, что он к ней прибежит.

Адель, слыша приближающиеся голоса сыновей и мужа, рассказывающего им о пользе яиц, долила себе еще самогона. И еще. С этими яйцами нельзя было справиться!

Она провела единственной рукой по лицу. Лицо было шершавым. Губы она смазывала кремом, сделанным из сосновой хвои, – его в лучшие времена подарил муж. Для лица, однако, у нее ничего не осталось, и она стала искать крем в хозяйкином ящике. Крем не находился. Зажигалки, пищевая сода, которой хозяйка лечилась от каждой напасти, письма из соцслужб, оповещающие об утверждении инвалидности и наличии соцпакета, длинные спички. Никаких тюбиков с кремом. Адель хотела выглядеть свежей и молодой несмотря на то, что они с мужем находились в постоянной вражде. Плеснула еще самогона. Если долить еще, хозяйка-оторва все равно не заметит. И еще чуток. Ведь он исчезал так быстро, а она не пьянела! Адель перерыла все ящики, но крема не находилось. Лицо должно быть красивым и эластичным: надо следить за собой! Кроме самогона у хозяйки еще было вино в пластмассовом бурдюке. Адель отлила из бурдюка себе в чайную кружку. Непринужденно зашла в туалет с кружкой с вином, будто с компотом. Допила до дна. Поставила кружку на пол. В корзинке накиданы были цветные тампоны. На столике лежал тюбик с кремом. Этот туалет (в квартире их было два) обычно использовался высоченной хозяйкиной дочерью. Тюбик, испещренный литовскими буквами. Адель, спеша, под парами вина, не стала читать. Тюбик был увесистый, новый. Он приятно помещался в руке. Адель начала намазывать крем на лицо толстым слоем. Чтобы кожа была мягкой, красивой. Не для мужа или для сыновей, не для Шеймуса или Шёна. Не для шаловливого шведа. Адель теперь нравились женщины.

Сверху раздались голоса. Муж с сыновьями спускались по узкой винтовой лестнице. Адель заторопилась и принялась накладывать на лицо второй слой. Она сидела на стульчаке. Через пять минут кожа защипала и принялась сжиматься под кремом. Через десять минут начал действовать самогон. Перед глазами было чуть мутно, тело потело. Ее бросило в жар. Но на душе было легко. Она вышла на кухню и долила из бурдюка еще немного вина. Хозяйкина бутылка стала почти полупустой. Теперь Эдита наверняка заметит исчезновение жидкости. Адель испугалась. Теперь ее тревожили 1) яйца; 2) футболки с короткими рукавами на детях; 3) ирландский холод и не заболеют ли сыновья; 4) не являются ли яйца во рту попыткой контроля; 5) как муж будет пытаться защитить ее от себя, ведь только завидев его одутловатое лицо и трясущийся перед нею кулак, она сразу тянулась к бутылке, только бы зашататься или без сил и бодрствования свалиться в постель, чтобы все происходящее, с ледяным ветром, футболками с короткими рукавами и медленно растворяющимися во рту яйцами, превратилось бы в сон или пыль; 6) хозяйкин гнев при виде пустого бурдюка и полупустой самогонной бутыли: она опять поставит их как укоризну на стол и будет держать там неделю; 7) ее жгучее лицо и разгорающиеся пламенем щеки.

Лицо продолжало гореть. Адель никак не могла взять в толк, что случилось. Села с мужем и сыновьями в машину. Даже когда она выпивала, она отлично держалась. Стояла на ногах, не роняя ни предметов, ни единого лишнего слова. Становилась еще более деловитой, серьезной. Лицо жгло, будто в сауне или в аду. Адель подумала, что с кремом хозяйки было что-то не то. Начала стирать крем белой салфеткой, из коробки, найденной в бардачке. Он сходил толстым слоем; кожа высвобождалась из-под этого белого гнета, но все равно продолжала гореть. Лицо щипало даже тогда, когда весь крем был уже стерт.

Лицо продолжало гореть и в ресторане, где муж знакомил ее с коллегами по прежней работе. Эти люди наверняка решили, что с Аделью что-то не то. Пронесла горящее, щиплющее, раскрасневшееся лицо в туалет. Там, у зеркала, попробовала снять с него белые крошки. Они не снимались, и тогда Адель решила снять все лицо полностью. Медленно потянула за уголок наверху лба. Лицо снималось как пленка. Оно сползало слоями и продолжало гореть, и только когда она сняла его полностью и свернула, чтобы убрать в сумку, боль поутихла.

Она решительно раскрыла дверь и пошла навстречу коллегам мужа по прежней работе. Те уже с ним прощались и не заметили ни ее красноты, ни ее горящего лица, ни того, что у нее уже не было никакого лица.

Дублин, Ирландия