Сергей Дмитренко  |
| «Горизонтальщик» Варгас Льоса.
Фото Reuters |
В 2010 году всемирно известный писатель, уроженец Перу, делящий свою жизнь между родиной и Европой, Марио Варгас Льоса стал лауреатом Нобелевской премии по литературе, и это было одно из самых странных присуждений в истории самой авторитетной и вместе с тем самой неописуемой наградой среди мировых литературных наград.
Еще бы не странное! Ведь Варгаса Льосу начали выдвигать на Нобелевку чуть ли не с конца 1960-х годов, когда появились его романы «Зеленый дом» и «Conversacion en La Catedral», название которого в русском издании звучит как «Разговор в «Соборе». С тех пор он каждые три-четыре года обычно предъявлял миру новый роман, собирал тиражи, получал очередные литературные премии, но Стокгольм молчал. Понятно, что и в блистательном списке ненобелиатов Варгасу Льосе было беспечально рядом с Набоковым, Грэмом Грином, Джоном Чивером, Джоном Фаулзом и так далее. Но все же, если вспомнить известный софизм Марка Твена, которому вообще-то также могла отломиться Нобелевка: слухи о смерти живого классика продолжали оставаться преувеличением.
Говорили, что причина такого демонстративного невнимания к всемирно известному мастеру лишь в его политических взглядах, которые далеки от столь любезного шведам социалистического колхоза. Но многие годы спустя компромисс был найден. Варгас Льоса получил Нобелевскую премию с формулировкой: «За картографию структур власти и за проникновенные образы сопротивления, восстания и поражения личности». Как видно, награждающие все же смогли обнаружить площадку для примирения своих и нового лауреата политического предпочтения.
Но... Действительно, в 2000 году Варгас Льоса выпустил роман «Праздник Козла», который незамедлительно усилил знаменитый ряд романов испаноамериканских писателей о феномене диктатуры, где «Синьор президент» гватемальца Астуриаса, «Донья Барбара» венесуэльца Гальего, «Педро Парамо» мексиканца Рульфо, «Я, Верховный» парагвайца Роа Бастоса, «Превратности метода» кубинца Алехо Карпентьера, «Осень патриарха» колумбийца Гарсиа Маркеса... Однако Варгас Льоса не был бы ни Варгасом, ни Льосой, если бы не представил одну из ключевых тем литературы родного континента совершенно по-своему. Он положил в основу романа реальную историю едва ли не самого кровавого латиноамериканского диктатора Трухильо, правившего в крошечной Доминиканской Республике и в конце концов на вершине своего культа убитого заговорщиками. Однако в концентрированный сюжет, который удовлетворит не только самого взыскательного знатока политических детективов, но притянет также искушенных любительниц гендерных стратегий, Варгас Льоса, как в сеть, которая улавливает любого читателя, вплел событийно-психологические нити, тянущиеся к нашим общим представлениям о морфологии власти. Говоря в общем, шведами как жителями социал-демократического королевства диктатор-правитель воспринимается не так, как он воспринимается, например, жителями братской Кубы, китайцами или, разумеется, нашими темпераментными и многоэтничными соотечественниками. А Варгас Льоса поднял своего литературного Трухильо даже над латиноамериканским типом диктатора, совокупного с такой же типизированной жизнью хунтой. Варгасу Льосе удалось изобразить оргазм власти как таковой, причем не на уровне политической сатиры или философского гротеска, а неотъемлемо от всех планетарных хитросплетений жизни, которые реально и метафорически в Южной Америке выражены сельвой, в Африке и Юго-Восточной Азии джунглями, а у нас, понятно, тайгой. Поэтому «Праздник Козла», оставаясь, как всегда у Варгаса Льосы, произведением высокого словесного эстетства, так же всегда будет опасно для властей актуальным в мире, где диктаторство как таковое в разной своей мутации остается непреодолимым.
Здесь нельзя не заметить, что Марио Варгас Льоса, доныне сохраняя свою творческую силу (так, «Скромный герой» издан в 2013 году и уже разошелся по миру в переводе), представляет еще один выдающийся творческий феномен. У него трудно, невозможно назвать главную книгу. Уже в первом романе «Город и псы» в конфликте среди кадетов перуанского военного училища предстает вечная тема насилия, сплетенного в человеке с великими идеями долга и чести. Затем невероятный «Зеленый дом», представляющий мир как бордель, безысходный и неизбежный как среда обитания. Эта модель «всемирной деревни» так или иначе воспроизводится в столь же завораживающих романах «Разговор в «Соборе» («Собор» – убогая забегаловка, где среди завсегдатаев, шоферов и местных работяг может оказаться кто угодно), «Pantaleon y las visitadoras» (недаром название этого шедевра об образцовом армейском публичном доме в русском переводе дано с использованием хорошо известной в советское время конструкции: «Капитан Панталеон и рота добрых услуг»), «Война конца света» (история бразильской религиозной околокоммунистической общины Канудос в конце XIX века под пером Варгаса Льосы предстает олицетворением вечной человеческой идеи преодолеть заповеданное изначально противоречие между Градом Небесным и градами земными)... Сам писатель, как уверяют критики, считает именно «Войну...» своей главной книгой. Может быть, ведь ключевая тема этого романа получает мощное развитие в позднейших книгах Варгаса Льосы «История Майты», «Кто убил Паломино Молеро?», «Литума в Андах», «Сон кельта»... Да, наверное, когда-то он высказался соответствующе о «Войне конца света», но ведь идет время, есть право на свое предпочтение и у читателей.
Как можно не оценить обаятельную силу, феерическую энергию романов Варгаса Льосы, обращенную к другой вечной теме искусства – любовной. И здесь экзистенциональный вопрос: чем преодолевается смерть – властью или любовью, получает у него свой... нет, не ответ – поворот. Романы «Тетушка Хулия и писака», а позднее «Похвальное слово мачехе», обаятельно и убедительно хулиганистые «Тетради дона Ригоберто» и, наконец, трогательные «Похождения скверной девчонки» создают особый эротический эпос современного человека, предельно откровенный по остроте изображаемых коллизий и неотвратимости собственного выбора в этих хитросплетениях.
В одном из интервью Варгас Льоса разделил писателей на две категории. Вертикальные «рассказывают все время об одном и том же, но с каждым разом все более глубоко, полно, всеобъемлюще». Другие, горизонтальные, у которых «творчество разветвляется в разных направлениях. Они пишут в разной тональности, постоянно экспериментируют». Предупреждая вопрос интервьюера, Варгас Льоса отнес себя к горизонтальщикам. Однако если посмотреть и на его творчество в целом, и только на самый свежий по времени роман «Скромный герой», откроется, что в литературном саду дона Марио, по слову не чуждого ему Борхеса, разбегающиеся тропинки сходятся в особо прочном, пожалуй, типа гордиева, узле. Этот узел – судьба простого человека, обывателя, чаще бедного, иногда уже обремененного достатком, оказывающегося вдруг выдернутым из привычной и даже, по сути, удобной повседневности (прозябания, по любимому слову Гоголя) и поставленным перед зеркалом собственной судьбы.
Заглавие «El hеroe discreto», переведенное как «Скромный герой», по содержанию романа требует все же другого определения; если исходить из сегодняшней российской языковой практики со всеми ее завихрениями, возможно точнее было бы: «Политкорректный...» или даже «Толерантный герой». Но при усилении необходимого момента иронии здесь невольно возник бы фельетонный эффект, и во избежание открытого аналитизма компромиссом бы стало: «Благочестивый герой», «Предусмотрительный герой», а может быть, и заглавие – каскад вариантов, приближающих в переводе многозначность оригинала. Между прочим, такая вольность оказалась бы вполне в духе всего романного повествования, где наряду с реальностями Перу то и дело появляются персонажи из других сочинений Варгаса Льосы.
Пятидесятилетний дон Фелисито Янаке, вынужденный вспомнить завет отца: никогда не позволяй себя топтать, и вступающий в возраст дожития шестидесятидвухлетний страховщик дон Исмаэль Каррера, обнаруживший, что самое главное – семейное взаимопонимание застраховать нельзя, словно соревнуются друг с другом и перед давно известными читателям доном Ригоберто и сержантом Литумой в честном обретении своего скромного (уж тут слово точно) счастья, увлекают в эту историю читателя. Увлекают потому, что без такого скромного счастья жизнь любого попросту рвется.
«Без воображения мы меньше осознавали бы значение свободы для того, чтобы существование было сносным, и то, в какой ад превращается жизнь, когда ее топчет ногами тиран, идеология или религия. Пусть те, кто сомневается, что литература не просто погружает нас в мечту о красоте и счастье, но и предупреждает нас об опасности любых форм угнетения, зададутся вопросом: почему все режимы, стремящиеся контролировать поведение граждан от колыбели до могилы, настолько ее боятся, что вводят репрессивную цензуру, и так настороженно следят за независимыми писателями?» – справедливо спрашивал Варгас Льоса в своей нобелевской речи. Но вдруг в своем новом, посленобелевском романе он напомнил своим читателям, завертев их в своей, как всегда, захватывающей истории, о том, что даже если жизнь человека не топчет ногами тиран, идеология или религия, вопросы именно к самому себе неотвратимы.
Что-то он напишет еще, дон Марио Варгас Льоса?
