Баллада о вещах былых времен

Радиола «Ригонда» позволяла слушать пластинки запрещенного Петра Лещенко и ловить «вражеские голоса». Фото автора

По предложению издателя Александр Кабаков написал книгу воспоминаний не о людях, а о вещах своей эпохи. У этого прозаика отличная память на предметы бытового обихода, их фактуру, «родословную», социальный контекст, сферу распространения. У него и в литературном мире репутация кропотливого собирателя деталей («певец пуговиц»). Получилась книга про вещи 40–80-х годов прошлого века – те, которые окружали и «простого советского человека», и пижона с претензиями, и модную даму, и ограниченного в средствах интеллигента. «Я попытался собрать в этой книге все, что плохо лежало во времени, что старьевщики давно увезли на свалку, одарив нас калейдоскопами и мячиками на резинках. Да и те понемногу пропали», – пишет автор в предисловии. Личный «блошиный рынок» Александра Кабакова адресован тем, кто помнит раздававшиеся когда-то во дворах выкрики: «Старье берем!», и тем, кто видел предметы старого мира только в квартирах бабушек, на антикварных лотках или на выставке советского дизайна. Писатель, не претендуя на энциклопедизм, сумел охватить в нетолстой «мещанской книге» внушительный объем предметов и связанных с ними житейских явлений. Совсем без участия людей книга обойтись не могла, но эти реальные личности обозначены первыми буквами фамилий. Иногда, впрочем, это вполне классический секрет Полишинеля. Кто же не узнает, к примеру, «поэта-портного Л., ставшего прозаиком-политиком»?

Каждый упоминаемый Кабаковым предмет ценен не только сам по себе. Он – знак времени, носитель определенных тенденций своей эпохи. В условиях дефицита, помноженного на идеологические запреты, каждая простейшая (с точки зрения западного человека) вещь приобретала символический и едва ли не сакральный характер. По предметам советского обихода можно изучать историю СССР, недаром современные российские музеи так полюбили экспонаты середины прошлого века, антураж хрущевок и сталинок.

Автора, как и многих живших в ту пору людей, мучил вопрос: почему в стране «развитого социализма», запускающей в космос ракеты и имеющей атомную бомбу, легкая промышленность не может обеспечить граждан современными и удобными предметами одежды и быта? Почему советским заводам и фабрикам оказалось не под силу наладить пошив популярнейших у молодежи джинсов? Более того, владение ими расценивалось едва ли не как идеологическая диверсия. Любителей зарубежной аудио- и фототехники, да и вообще всех, кто, по слову поэта-сатирика, с восхищением глядел на заграничные наклейки, обвиняли в вещизме. «Приобретательская страсть способна душу обокрасть!» – предупреждал плакат. Искусственно создаваемый дефицит «изделий № 2», по всей видимости, призван был поддерживать на высоком уровне рождаемость, а заодно противостоять внебрачным связям. А заправка одноразовых импортных ручек? А стирка целлофановых пакетов для вторичного использования? А баночки с бриолином – вонючим веществом для фиксации экстравагантных причесок? А искусство вшивания застежки-молнии в самопальные джинсы? Где все это? Там же, где прошлогодний снег и портвейн за три рубля.

Александр Кабаков. Камера хранения: Мещанская книга. – М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2015. – 352 с.

Вещи выводят на разговор о социальных отношениях, житейских ритуалах. Кабаков рассказывает о том, как изменилась за минувшие десятилетия роль мужских головных уборов. Кто-нибудь из старшего поколения помнит, в каком южном городе мастера шили лучшие кепки-«аэродромы»? Мир вещей советского человека, отмечает автор, неузнаваемо изменился после Московского фестиваля молодежи и студентов 1957 года, на который, как справедливо заметил персонаж известного фильма, приехали «красавцы из Новой Зеландии». Как и из многих других прежде неведомых советскому человеку стран.

Полуподпольное (и повальное) изготовление модных предметов не имело аналога в мировой истории. Тотально-тоталитарный дефицит вынуждал инженеров становиться портными-надомниками, а врачей приобретать квалификацию реставратора старинной мебели. Наиболее ушлые «черные антиквары» подкупали рабочих, чтобы те разрешили покопаться в выселенных доходных домах перед сносом. Ведь обладание эксклюзивной, немагазинной дореволюционной вещью неизмеримо повышало статус человека. Власть вяло боролась с этим «вещевым диссидентством», показывала зубы, только когда стиляга или коллекционер становился барыгой-перекупщиком. Битву против вещей большевики с треском проиграли. Книга Кабакова – хроника необъявленной войны из-за предметов, каталог трофеев, выставка достижений кустарного хозяйства.

У книги этой есть помимо прочего и еще одна весьма важная функция – просветительская. Автор знакомит с вещами, давно ушедшими из обихода, но встречающимися где-нибудь в романах и фильмах. Ну кто, к примеру, из нынешних 25-летних печатал тексты на пишущей машинке? Кто выкраивал из выброшенного на помойку кожаного кресла лоскуты-заплатки на «штатовские» джинсы (см. обложку «Камеры хранения»)? «Рассматривать их можно было бесконечно долго, поскольку каждая деталь их брезентового организма была не похожа на общеизвестные детали прочих штанов» – так автор вспоминает свое первое близкое знакомство с заокеанским текстильным фетишем.

По всем формальным критериям книга эта нехудожественная, мемуарная. Но писатель так пристально всматривается в каждый предмет быта, что прямо-таки раскрывает его душу. Автор приводит массу анекдотических историй на тему вещей – например, про то, как у членов Политбюро украли номенклатурные и, конечно же, страшно дефицитные меховые шапки в раздевалке сверхсекретного военного завода. Иронизирует по поводу потребительского бума начала 90-х годов: «Ламбада, спортивные костюмы, широкие пиджаки цвета пролетарского знамени, пальто покроя рясы... В паспортах были открытые визы во все стороны света, но родная слобода не отпускала на свободу». За каждой вещью стоит хозяин, изготовитель, история приобретения, пользования. В этом смысле «Камера хранения» – самый настоящий крепкий роман. Роман о старых вещах и людях, которые ими пользовались. Взгляд на устройство мира сквозь призму траченных молью предметов.