Лед и пламень

Саламандра – средневековый символ огня. Гравюра из книги Михаэля Майера «Убегающая Аталанта». 1617

Петербуржец Владимир Шпаков – писатель северный. Однако нередко возникает ощущение, что его излюбленная среда будто находится в противоречии с его врожденным темпераментом. Уже в самом названии «Железный ренессанс» мастерски обыгрывается контраст: холодок постсоветского металла «с высокой степенью усталости» соседствует с теплом Ренессанса – эпохи жизнеутверждающей.

Пожарный по прозвищу Примороженный из рассказа «Саламандры» хочет выбраться из хмурого северного города, сколотив капиталец на толкучке, где продает украденные в горящих квартирах вещи. Ради жаркого миража – мечты о южных краях он не остановится ни перед чем, хладнокровно пройдет по головам. Откуда взялся Примороженный? Несколькими убедительными штрихами автор обрисовывает прошлое человека, который мерзнет даже на пожаре, которого греют лишь видения саламандр, впервые явившиеся ему после побега из армии. Соседи по коммуналке плюют друг другу в кастрюли, на работе пьяные товарищи бьют друг другу морду. Холод свинцовых мерзостей жизни здесь не самоцель, не зря он соседствует с темой огня. Мастерски сочетая эти два начала, автор поднимает мучительный вопрос о расчеловечивании.

В рассказе «Снежная королева» фанатка классической музыки испытывает тягу к бестелесности, живет в состоянии устремленности в небытие. В отличие от Примороженного, она располагает отдельной квартирой. С балкона ей открывается совершенство, «бездна, звезд полна». Героиня – ходячее эго, фригидное и гипертрофированное. Она пестует свою ненависть ко всему плотскому, как ее мать пестовала комнатные цветы. Однако за ледяным фасадом скрывается травмированная школьница. Быть может, иному читателю покажется, что автор несправедлив к ней, обделяя ее своим сочувствием. Но если кому-то и помешает фаталистическая предопределенность, то тем большую радость доставят живые, теплые зарисовки, щедро рассыпанные по всему тексту: экскурсия в монастырь, вернисаж художника – последователя Рубенса. «Снежная королева» – как бы пандан к рассказу «Саламандры». Личное пространство Примороженного втиснуто в коммуналку, Снежная королева, наоборот, слишком удалена от людей. Нет равновесия в такой жизни.

Шпаков – искусный драматург и превосходный портретист. Его проза осязаема, кинематографична. Кому он сочувствует? Тем, кто, подобно Галине из рассказа «Коньяк в рукаве», разуверился в людях, был жестоко обманут, не вписался в крутой поворот истории. Или  если и вписался, то не обрел ни самореализации, ни любви, ни комфорта в новой жизни. Настоящая жизнь осталась позади. Или то были лишь мечты о ней?

Отцы семейств из рассказа «Царская охота», пережившие предзакатный бедлам СССР, неразбериху рыночных страстей, – это вчерашние студенты и молодые специалисты. Ни один не работает по специальности. Они не товарищи, не господа. И даже не мужики. Терзает их кризис мужественности в сочетании с кризисом возраста. Феерическая юность сменилась буднями, где мужчина не охотник, не хозяин жизни, а всего лишь добытчик купюр, задыхающийся в рыночной нише под названием «ремонт передвижных туалетов», смывающий свой позор очередным стаканом. А душа по-шукшински праздника просит! Хоть герои рассказа и свои в Петербурге, нет им здесь праздника, даже теплое лето не в радость, тянет их в старую общагу, где на стене остался портрет Леннона (а чем он хуже Ленина?), где они пускали самолетики, сделанные из учебника по научному коммунизму.

Владимир Шпаков. Железный ренессанс. – М.: Современная литература, 2014. – 288 с.

Бумажки из прежней жизни – символ воли также в упомянутом выше рассказе «Коньяк в рукаве», где проводник лихо растапливает титан легкими деньгами. Рупь не деньги, рупь – бумажка. Так относились к деньгам в 80-е. Homo Postsovieticus не обучен поклоняться ни самому себе, ни Маммоне. Шабашник из «Маятника Фуко», практикант на судне из рассказа «Капитанский чай», проводник, провозящий «зайцев» в купе, – все эти рассказчики у Шпакова на самом деле бессребреники.

Герои рассказов никуда не уезжали. И все же они эмигранты. Их «неоправданно большая» страна, которую они, несмотря ни на что, любили и «под собой чуяли», исчезла у них из-под ног. Особенно сильно это выражено в заглавном рассказе «Железный ренессанс». Родной город рассказчика, былой оплот обороны от «заокеанского супостата», сравнивается с беспризорником, в которого превратился вчерашний отличник. Повествование настолько осязаемо, насыщено меткими метафорами, что кажется, как ощущаешь даже запахи, царящие в заброшенных корпусах завода. Сюрреализм здесь не прихоть, не стилистический прием. Он вырастает из трагической сущности произошедшего.

На месте привычной страны возникла новая. «Эмигрантам» приходится осваивать чуждый язык, привыкая к словам вроде «автограф-сессия». С заграницей они тоже не могут найти общего языка – ни если оказываются там, ни если она приходит к ним сама в облике американских проповедников, немецких туристов или итальянского гуру Умберто Эко. «А может, и нет никакой Америки», – думает Примороженный. Ему вторят герои рассказа «Strike»: «Собачий холод в этой Бельгии…»

Книга «Железный ренессанс» – это некая мольба о спасении коллективной души. И, конечно, коллективного разума. Несмотря на экзистенциальную растерянность и деклассированность, большинство героев Шпакова сберегло совесть в сгустке похмельного стыда. Вместе с ними и читатель пребывает в подспудном поиске выхода. В рассказах чувствуется страстное стремление растопить лед отчуждения и отторжения, по-южному порадоваться «красавице и кубку». Но, как ни трепещет стрелка компаса, в конечном счете она неизменно показывает на север.