30 детей и графин хреновухи

Жены все друг друга знали. Вместе выросли. Две – даже родные сестры. Пьер Огюст Ренуар. Интерьер гарема на Монмартре (Парижанки в алжирских нарядах). 1872. Национальный музей западного искусства, Токио

Патриарх

Разговорился сегодня с коллегой из Чада на работе. Он сам мусульманин. В общем, на родине в деревне у него было три жены. Три дома рядом друг с другом. Жены все друг друга знали. Вместе выросли. Две – даже родные сестры. Помогали по хозяйству и с детьми. Те, кто раньше вышел замуж, помогали подбирать следующих. Потом он по лотерее выиграл грин-карточку. В Америку, к сожалению, разрешили уехать только с одной женой. Ну, тут в Нью-Йорке он встал на ноги. Государственная работа у него, еще какие-то левые подработки. Купил дом. Короче, параллельно он наезжал в свою деревушку и продолжал делать детей и дальше жениться. Скоро у него уже было около 10 жен с домами. Содержание каждой – где-то 100–200 баксов в год.

Потом дети стали подрастать, и он их начал вызывать в Америку и отправлять в колледжи учиться. Дети получали дипломы, становились на ноги, обзаводились семьями, легализовывались и вызывали мам. Все покупали дома, естественно, возле папы. Теперь, как и в Чаде, у него в Нью-Йорке тоже свой поселок жен. Жены составляют расписание, кого он когда навещает. Ну, он все равно продолжает ездить на родину. Несмотря на то что ему уже около 60, недавно женился на 18-летней. Заехала в одну из освободившихся хат. Короче, у него уже около 10 детей в Африке и еще 20 на подъезде.

Чтение в Карлове

Чтение началось не в семь, как было написано, а в восемь. В результате я уже успел одолеть бутылку вина, и мне было хорошо. В передней половине ресторана было чтение, а вторая половина продолжала функционировать как обычный ресторан. За моей спиной сидела пара, выясняющая отношения, а справа – парочка с двумя маленькими детьми. Одного мама кормила грудью, а второму было уже года три, и он орал как недорезанный, если на него не обращали внимание. Тут началось чтение. Первым вышел поэт, которому было лет 50, лысеющий и с большим животом. Он сказал, что ехал сюда, чтобы прочесть свою новую поэму, на машине из Коннектикута три часа. Весь зал замер в ожидании. Не мог же он столько ехать, чтобы прочесть что-то проходное.

Поэма оказалось на целый час про его сына, умирающего от рака, во всех беспощадных деталях. Шаг за шагом поэт рассказывал, как болезнь подкралась и начала свою смертельную диверсию. Мне было искренне жаль его сына Джека. Это была настоящая трагедия. Минут через 15 я не выдержал, вскочил и закричал на весь зал: «Джек! Держись! Не умирай. Посмотри, как тебя любят папа и мама». Меня тут же бросились успокаивать, и я сел за стол и зарыдал. Поэт продолжил методично в деталях объяснять, как вот сына уже забирают в больницу и он никогда не вернется. У всех слушающих слезы уже лились рекой. И вот, когда скорая отъезжает и в душе у поэта настоящее горе, вдруг зарыдал ребенок за соседним столом, которому папа не хотел давать погремушку. На весь зал разнеслось: «Хоччууууууу погремушшшшшкуууу, Хочччуууууу погремушшшшшкуууууу». Все обернулись на семейку. Папа схватил младенца в охапку и убежал с ним и погремушкой на улицу. Все проводили их взглядами. Поэт продолжил читать еще минут пять. Вот-вот сынок должен был умереть. В это время девушка сзади наконец-то докопалась, что парень ей изменяет с ближайшей подругой, плеснула ему воду в лицо и заорала: «Подлец!!! Негодяй! Тебя убить мало!» В зале повисла тишина. На них все обернулись. Девушка в слезах выбежала из ресторана. Все опять повернулись к чтецу, и через пару минут Джек наконец-то перестал мучиться в агониях и умер. Я вытер слезы и заказал рыдающему поэту графин водки-хреновухи. Хреновуха в Карлове отменная. 

Нью-Йорк