Праздношатающийся

Лучше спросите Сола. Сол Беллоу. Фото Университета Чикаго

10 июня исполнилось 100 лет американскому писателю, лауреату Нобелевской премии 1976 года Солу Беллоу (1915–2005). Есть литература периодов, эпох и писатели, которые ее представляют (четко: это – романтик; вот – реалист; а этот – модернист, кем бы он ни был), а есть литература и писатели, широко шагающие по своей эпохе, так широко, что незачем его останавливать, оставлять в ней. То же касается национальных литератур и писателей – они есть; но есть и другие, вроде и принадлежащие своему народу или языку, но снова уходящие из-под четких определений. У них все ох как неоднозначно, и с какого боку подойдешь, то и увидишь, получишь.

Первый роман Беллоу назвал «Праздношатающийся» (1944) – у нас его перевели как «Между небом и землей», что тоже неплохо, – и в принципе, сразу нашел, что нужно. Все его повести и романы потом, все герои – праздношатающиеся: от мысли к мысли, от себя к себе, от общества и обратно. В их праздности – их сила, они заняты глобальными, но смешными проблемами (Беллоу вообще сильно ироничен, в каждой фразе, и герои его, даже пропадая по жизни, самоироничны) – как Дон Кихот, их так же легко объявить «не в себе», они и стремятся-то выйти из себя, убежать от своих внутренних проблем, что гложут, заедают, но социум – семья, работа, растворение хоть в каком коллективе – тоже не выход, социум хочет растворить в себе без остатка, герои Беллоу хотят оставаться собой. Они готовы драться за идеалы, но чистого Дон Кихота из них не получается, получается напополам с Санчо Пансой: с миром нужно по его же правилам, а мир хитер, изворотлив и мошенничает на каждом шагу.

«Праздношатающийся» был засчитан в экзистенциализм, та же проблематика: против конформизма и стандартизации личности. Но у экзистенциалистов, а в 40-е вся эпоха говорила на их языке, одиночество, самость – благо; у Беллоу же – горе горькое, и роман заканчивается: «Я попадаю в чужие руки, избавляюсь от самоопределения, свобода отменяется».

То же и в последовавших книгах «Приключения Оги Марча» (1953) и «Лови момент» (1956): литература, эпоха, казалось, уже нашла один выход для всех и вовсю его обрабатывает, а герой Беллоу, дурак, сопротивляется и волочит свою жизнь куда-то в сторону от общего пути. Нонконформизм в Америке заговорил на языке битников, и герои Беллоу ведь битники же – по духу, характеру, по тому, как противостоят пропитанному ложью миру, – но битники, сильно ценящие мещанские мелочи – и деньги, деньги, на которые можно купить кусок свободы, личного живого пространства, воздуха. Очень по-еврейски и по-американски.

Герои Беллоу – американские евреи, потомки русских евреев. Погруженные в еврейскую среду, в американский образ жизни, в проблемы, типичные для русской интеллигенции конца XIX – начала XX века, они и бытовые проблемы решают так, с надрывом, глобально, как решались они в «великой русской литературе». Их так же носит из стороны в сторону, из крайности в крайность, и натуры они широкие. К русской литературе Беллоу, конечно, никто не приписывал, но американский он писатель или еврейский, это вопрос.

Затем, в 60-е, наступила эпоха постмодернизма, в Америке связанная с литературой черного юмора (где мир как хаос) и крошением жанров, из которых вырастает что-то новожанровое, свое для писателя. Романы Беллоу – «Герцог» (1964), «Планета мистера Сэммлера» (1970), «Дар Гумбольдта» (1975) – тематически вроде и продолжение предыдущих, но такое, где ехидство, скептицизм, едкая ирония берут вверх в душе героя, так он сражается с хаосом, а хаос, что внутри него, – с ним. Но побеждает герой не этим оружием, а тем, что незащищен, раскрыт, лиричен. И не боится быть глупым в своей лиричности.

Мозес Е. Герцог – герой, все говорят, лучшего романа Беллоу – беспрестанно пишет письма: бывшим любовницам, женам и президентам, философам прошлых эпох и коллегам по работе (он историк и литературовед), мертвым и живым, самому себе и самому Господу Богу, на клочках бумаги и просто так, в голове, ни одно не отправляет – спорит и ссорится, ругает, критикует, доказывает свою точку зрения. Это внутренний каркас романа, на нем он держится, ибо голый сюжет – мелодрама о семейной неверности. Мир как текст, все – текст, и человек тоже – как. В постмодернизме это станет общим местом (как и использование жанров массовой литературы.) Но Беллоу снова идет не туда и в финале романа вынимает из него каркас: выстроив внутренний мир – писем – в защиту внешнему, Герцог в итоге от него отказывается и обретает покой и примирение с миром вокруг.

«– Так давай держаться чего-то надежного. Я убежден, что только чувство братства делает людей человеками. Именно в этом пункте я грешен перед Богом, который дал мне человеческое назначение. «Человек живет не наедине с собой, но заедино с братом своим… Все узрим Предвечного, и любовь и радость умножатся». Когда проповедники страха говорят, что другие люди только отвлекают тебя от метафизической свободы, ты должен повернуться спиной к этим проповедникам. Правильно и необходимо одно: чтобы мы занимались другими людьми, а они – нами. Без этой нужной занятости ты не боишься смерти, а культивируешь ее. Если же сознание неотчетливо представляет себе, для чего жить, для чего умирать, – оно способно только казниться и глумиться над собой. Тебе помогают в этом Рокко и Тина Зоколи, мне – мои несвоевременные письма…» – говорит Герцог другу.

Конформист? О да! Нонконформист? Конечно.

Беллоу писал рассказы, романы, повести до конца жизни и перешагнул в XXI век. Его письмо, герой, проблематика остались теми же, звучали по-другому. Когда мы сможем разобраться, что собой представляет наша эпоха рубежа веков и начала XXI века, интересно будет перечитать позднего Беллоу. Спросить у него о ней.

Харьков