Игорь Яркевич
Яркевич в поисках духовной скрепы. Фото Екатерины Богдановой
Она еще не обозначена. Ее никто не видел. У нее еще нет даже маркеров. Но ее знают все даже без маркеров.
Когда-то обезьяна взяла в руки палку. С этого все началось – по крайней мере по Дарвину. Но в России все началось не так. В России первой взяла в руки палку духовная скрепа. Она же была и той самой палкой, которую сама взяла в руки.
Она – что-то среднее между обезьяной и первой палкой обезьяны, Бабой-ягой, Снегурочкой и Сонечкой Мармеладовой.
Она – где-то между пьяным бредом, молитвой, стихотворением, московской пропиской и статьей УК.
Она – Вечный жид русской жизни. Вот уже тысячу лет она ходит по России, что-то ищет и никак не может найти. И даже не знает, что она ищет.
Известны ее положительные и отрицательные свойства. Она дороже денег. Она не горит в огне и не тонет в воде. У нее сильный иммунитет; она не боится вируса Эбола, СПИДа и куриного гриппа – это ее положительные стороны.
Но и отрицательные тоже есть. Прежде всего ее западное происхождение.
Как все русское, она пришла с Запада – отчасти от египетских жрецов, отчасти от израильских раввинов, почти целиком из Византии, немного от друидов и совсем немного – от австралийских пигмеев.
Духовная скрепа сама стесняется своего западного происхождения и тщательно его скрывает. Но оно все равно просматривается.
Она – долгая бюрократическая процедура с многочасовым стоянием в очередях. Она требует тысячи справок и подписей. Ее могут выдержать немногие.
Она царапается, кусается и прыгает за воротник. Она всегда предельно злая. Она не бывает доброй. Она визжит, когда ее гладят, и хочет вцепиться в руку. Тем более ее не погладишь. Она не любит, когда ее гладят. Она вообще не любит, когда к ней подходят близко.
Хотя она была и самой первой палкой, с которой все началось, она еще вышла из яйца, которое снесла самая первая русская курица. Но почему-то эту курицу звали мужским именем – Дух.
С тех пор духовная скрепа соединяет в себе мужское и женское начала.
Ею пугают и запугивают. О ней мечтают. К ней страшно прикоснуться.
Она – как солнечный свет. Ее нельзя потрогать руками. Но она всегда рядом и светит, светит и светит.
Она – как совесть. Только совесть иногда молчит, а духовная скрепа не молчит никогда.
Она – как душа. Но душа иногда поет. А духовная скрепа всегда молчит.
У нее тонкое тело, но бычья шея и перебинтованная голова. Она была неоднократно ранена, когда сражалась за духовность. Она всегда побеждала.
Я знал несколько духовных скреп. Одна была моей первой учительницей. Она меня учила в младших классах.
Это была такая советская женщина 60-х. Духовной скрепе всегда неуютно. Ей тоже было неуютно в 60-х. Она хотела вернуться в 50-е. Там хоронили Сталина, и она постоянно рассказывала о похоронах Сталина. Я еще не знал, кто такой Сталин, но уже было страшно. Тем более она плакала. Она никак не могла успокоиться после похорон Сталина и все время плакала, как будто она все еще на его похоронах.
Другая духовная скрепа не была человеком. Это был троллейбус «Б», который ходил вокруг кольца. В Москве тогда не было таких пробок, как сейчас, и троллейбус более или менее внятно вписывался в городскую транспортную инфраструктуру. Советские люди его идеализировали. Они писали о нем трогательные песни. Они старались в троллейбусе не блевать, и, когда им очень хотелось блевать, они выходили из троллейбуса. Но иногда все-таки блевали в троллейбусе.
Я сам один раз едва не наблевал на контролера, но он в последний момент успел увернуться, а я смог подавить в себе чувство тошноты.
Еще одна духовная скрепа была туалетом. Там всегда было интересно на школьных переменах. Там рассказывали анекдоты о советской жизни и советской власти. Там старшеклассники учили курить. Там играли на гитаре. Там говорили о спорте и о сексе. Там всегда пахло весной.
В общественном туалете было не так интересно, как в школьном, а более бюрократически. Но там тоже цвела живая жизнь и встречались интересные люди. Там водились сексуальные маньяки – они ходили по туалету с незастегнутой ширинкой и задавали странные вопросы. Там не попадали в унитаз, не спускали за собой и кидали в разные стороны использованную туалетную бумагу. Там пахло Россией Степана Разина и Пугачева – Россией вольной, неприхотливой, но гордой. Россией, которая когда-нибудь пойдет на выборы и выберет западную модель цивилизации.
Из следов мочи и фекалий, которые оставались в унитазе, показывалось будущее России. Там уже был виден постсоветский период. Вот Руцкой привозит из форосского плена Горбачева. Вот Ельцин залезает перед Белым домом на танк. Вот ваучеры Чубайса. Вот Пугачева выходит замуж за Киркорова. Вот Ельцин дирижирует оркестром. Вот дефолт. Вот резкое повышение цен на нефть-газ, и русские люди благодаря этому в массовом порядке компьютеризировались и перешли на мобильную связь. Вот утонула подводная лодка. Вот у русских становится все больше денег и все больше мигрантов. Вот русские начинают морщиться при виде такого большого количества мигрантов и сначала шепотом, потом вполголоса, а потом уже и во весь голос начинают говорить: «Москва – для москвичей, Россия – для русских». Вот Пугачева выходит замуж за Галкина. Вот пик протеста и массовые митинги оппозиции на проспекте Сахарова. Вот русские поняли, что протест и демократия – не для них. Для них – русский порядок вещей. Вот падение цен на нефть-газ – и русское будущее смывалось с остатками фекалий и мочи.
Духовная скрепа была не только туалетом. Отсутствие туалета тоже было духовной скрепой. Оно помогало русскому социуму забывать про физиологию и подниматься в сферы духовности. Но отсутствие туалетов все-таки чувствовалось. Даже в самых знаковых советских местах. И тогда туалетом становилось все, что было рядом. Один раз туалетом стал подземный переход от Васильевского спуска к гостинице «Россия». Это было знаковое советское место. Там при советской власти собирались валютчики, фарцовщики, проститутки и меломаны. На Красной площади не было тоже. Вернее, был. Но в начале. А в том месте, куда я вышел вместе с демонстрацией, уже не было. Каждый год в годовщину Великого Октября у советской власти была демонстрация. В этот год она была тоже, и меня на нее послали от института. Уже был ноябрь и прохладно, и участники демонстрации, когда они дошли до конца Красной площади, хотели в туалет. Но там не было туалета. Там был подземный переход к гостинице «Россия». Там мужчины ходили в один конец перехода, как в туалет, а женщины – в другой. Когда я заглянул в переход, там было два озера в разных концах перехода. От озер поднимался пар. От женского озера пар почему-то был более густой, и от него вкуснее пахло.
Еще одна духовная скрепа была вопросом: когда же это кончится? Он состоял из многих коннотаций: когда же умрет Брежнев? Когда издадут «Доктора Живаго»? Когда в СССР отменят статью за гомосексуализм? Когда русские перестанут так много пить? Когда же придет настоящий день? Когда же, когда, когда?!
Эти вопросы уходили. На их место приходили другие. Духовная скрепа-вопрос «Когда же все это кончится?» не потеряет актуальности никогда.
На сегодняшний день самая важная духовная скрепа – цена на нефть-газ. Она – атлант и кариатида русской жизни. Она подняла русскую жизнь на новую высоту. Она улучшила имидж русского духа. Она его сделала богаче – одела в хайтек, ролекс, от кутюр, роллс-ройс и гламур. Теперь нищета и смирение у русского духа внутри, а снаружи он выглядит как вполне светский мужчина.
Еще одна духовная скрепа – русская небрежность в быту. Это обратная сторона русской духовности. Русские не любят носовой платок и зубную щетку и стараются обходиться без них. Русские постоянно чешутся и что-то на себе ищут. У русских постоянно какие-то легкие изъяны в одежде вроде дырки или пятна. Русские на себя постоянно что-то роняют, капают и проливают. Роняют, проливают и капают и на других. Чем-то других и себя задевают – то плечом, то словом, то чем-то еще. Русские не любят есть на кухне и поэтому едят где попало, часто на диване, заполняя пространство дивана остатками еды.
Еще одной духовной скрепой была песня «Поручик Голицын». Ее считали антисоветской, монархической и гимном белогвардейцев. Ее авторство приписывали Деникину, Колчаку и моему почти однофамильцу Юденичу. Песню написали значительно позже Гражданской войны – в годы брежневского застоя, когда советские люди уже давно не помнили ни царя, ни Белой армии и все со всем путали: царя с Керенским, Белую армию с Красной армией, корнета с поручиком, поручика с наручниками и наличниками, чекиста с комиссаром, комиссара с Кортасаром, Кортасара – с капремонтом, поэтому все окутывалось плотным туманом советского маразма, отчего духовная скрепа песни становилась еще духовнее.
Еще одна духовная скрепа – русская замкнутость. Как надо жить в России? Вечный вопрос и вечная духовная скрепа.
В России жить надо так, словно всего окружающего мира не существует. То есть существует на уровне бытовой техники, инноваций, турпоездок, но не дальше.
Духовная скрепа не стоит на месте. Она меняется. Она растет по горизонтали и вертикали. Она то сужается, то расширяется. Она – то Мальчик-с-пальчик, то Гулливер. Она становится то меньше, то больше. Она – везде и нигде. Она стратегия и тактика одновременно. Она то исчезает, то появляется снова. Она – то мираж, то сама реальность. Она любит поиграть. В основном она играет только в одну игру – в прятки. Тогда она прячется и исчезает – словно бы и нет никакой духовной скрепы. Но потом она снова перед нами. На самом видном месте, в полный рост и во всей красе.
Ей ничего не нужно. Ни маркера, ни точного обозначения, ни места проживания. Ни признания, ни славы, ни просто любви.
Ей не нужно даже приблизительного понимания, кто она такая.
Ей даже не нужно, чтобы о ней помнили. Потому что когда надо, то она напомнит о себе сама.
Ей нужно только «спасибо» за ее долгий путь от палки обезьяны до цены на нефть-газ. «Спасибо» она по крайней мере заслужила. Особенно сейчас и до тех пор, пока цена на нефть-газ еще высока.
