Никакого насилия

Тихая семейная жизнь. И никакого социального протеста. Федор Солнцев. Крестьянское семейство перед обедом. 1824. М., ГТГ 

– Вот эту, пожалуйста, – сказал я, – показывая на книгу Манро, стоящую на видном месте у кассы. Час был поздний, народу никого, но девушка-продавщица и бровью не повела, пробивая книгу. – Хорошая книжка, – не сдавался я, добавив, впрочем, немного вопросительной интонации. 

– Вы думаете? – Мадемуазель пожала плечами под черной майкой с каким-то аниме. 

– Нобелевская премия, ее просто так не дают. 

– Вы думаете? 

– Конечно!

Тут она впервые посмотрела на меня. Посмотрела удивленно и даже сердито:

– Это же политика.

(«Девушке лет 20–21, второй или третий курс гуманитарного универа, college girI, ненавидимый Набоковым тип девушки», – подумал я и немного ошибся: курс предпоследний, но это выяснилось чуть позже).

– Какая же тут политика? – сказал я, параллельно с грустью подумав: «Такая молоденькая, а уже поет советские песни. Где они это берут?..» Но вслух заученно сказал: – Живет себе тетенька в Канаде, в маленьком городке, почти в лесу. Пишет книжки. Неплохо пишет. Известна в своей стране. На старости лет получает Нобелевку. Где же тут «политика» и какая? Под домашним арестом в Азии не сидит, за права африканцев и арктических китов не борется, не левая, не правая, не тусовая – где политика?

Девушка снова сердито на меня посмотрела.

– Мы не знаем, – сказала она. И твердо добавила: – Но без этого – не бывает.

Разговор этот оставил у меня странный осадок, и дома я полез в Интернет. Должен вам сказать, что я – если вдруг вам интересно – скорее доверяю Нобелевскому комитету, чем нет. В социологии есть такая формулировка. Это вам не «big книга». Хотя я знаю, что многие почему-то думают, что именно «big» и даже хуже того. Я читал книги последних лауреатов и могу свидетельствовать, что часто это было очень хорошо. Кёртес, Пинтер, Елинек, Транстремер, Модиано… Нобель не Нобель, но писатели (и поэты) это первоклассные. А премия – вообще вещь относительная. Простите за общее место, но у Владимира Набокова и Анны Ахматовой ее не было – и что?

Элис Манро. Дороже самой жизни / Пер. с англ. Т. Боровиковой. – СПб.: Азбука, 2014. – 320 с.

Итак, я полез в Интернет и узнал следующее. Родилась в канадской глубинке, в провинции Онтарио, городок Вингхам в 1931 году. Настоящая фамилия Laidlaw. Писать начала очень рано. Первые рассказы опубликовала еще в колледже. Изучала журналистику в Университете Восточного Онтарио. Там же вышла первый раз замуж и псевдоним Munro – фамилия ее первого мужа. В семье родилось три дочери. Первая же книга рассказов получила премию генерал-губернатора Канады. На современном русском звучит не очень хорошо, что-то вроде нашей Госпремии, но будем надеяться, что содержание, да и сам губернатор чем-то отличаются от наших… (Кстати, не знал, что в Канаде есть губернатор, да еще генерал… Что значит колониальное прошлое – цепкая вещь...) В эти годы Манро работала официанткой, библиотекарем, держала книжный магазин (который работает до сих пор), преподавала «приглашенным писателем» в университетах Канады и Австралии, путешествовала. Получала премию генерал-губернатора еще два раза. После 22 лет первого брака развелась. Кстати, в рассказах неоднократно поднимается вопрос супружеской измены и каждый раз, начинаясь хорошо, заканчивается непросто, мягко говоря – какой-то фигней, в которой явно присутствуют мотивы «преступления» и «наказания». К примеру, одна из героинь нашего сборника через 10 лет безупречного брака переспала с соседом по купе (рассказ «Достичь Японии») и – чуть не потеряла маленькую дочь. Все обошлось, но ни о каком desire уже и вспоминать не приходится…

Вернемся к биографии: переехала с дочерьми в небольшой город Клинтон в том же Онтарио и снова вышла замуж. С тех пор в биографии никаких внешних событий на первый взгляд не происходило.

Сборник, который мы взялись рецензировать, в оригинале звучит как «Дорогая жизнь» («Dear life»), вышел в 2012-м, и он должен был, по словам Манро, стать последним, все-таки писательнице 81 год, но тут подоспела Нобелевка. Так что скорее всего последним он не будет.

Отечественная критика, рецензируя все русские переводы Манро, постоянно и очень нервно возвращается к ее сравнению с Чеховым (будто Чехов – это российская собственность), не уставая повторять, что сравнивать тут нечего. Между тем формулировка секретаря Нобелевского комитета Петера Энглунда всего лишь звучит так: «Работает в традиции, восходящей к Чехову…» Всего лишь. И мы должны заметить, что неоднократно встречали в отечественной критике разные варианты фразы о «восхождении» или «близости» к Чехову по отношению к современным российским писателям, мастерство которых, на наш взгляд, значительно уступает мастерству Элис Энн Манро… Но, видимо, отечественной критике кажется, что то, что позволено быку, не позволено Юпитеру. В каком-то смысле это верно.

Теперь несколько слов, собственно, о текстах, все же они вроде бы самое важное. Любопытно, что сама писательница говорит о своей связи с женскими авторами американского юга – Флэннери О’ Коннор, Юдорой Уэлти, а нам показалось, что ее проза в чем-то близка прозе «северян» Майкла Каннингема и даже Джона Ирвинга, но думаю, что будь мы немного более начитаны в современной американской прозе, то легко бы назвали еще несколько имен – и это говорит о том, что литература Манро – часть великой американской литературы ХХ века. Однако нам кажется более любопытным найти не очевидное сходство, а неочевидные отличия прозы Манро от прозы большого южного brother, которую, кстати, с 1993 года (Тони Моррисон) обходил вниманием Нобелевский комитет.

Так вот, на наш взгляд, главное отличие – это отсутствие среди тем писательницы темы насилия между людьми в каком-либо виде. Герои Манро решают проблемы любви, семьи, утраты близких, одиночества, отношений родителей и детей, но вы почти не встретите в ее рассказах, например, тем межличностного, семейного или государственного насилия, межрасовых проблем и их последствий, социального протеста, политической несправедливоcти и детерминированности большой политики большими деньгами, неудовлетворенности человека общим укладом и общими ценностями жизни – всего того, что переполняет современную американскую прозу. И это любопытно, согласитесь. Страны-соседи, граница – условная и прозрачная, язык один и тот же – а литература (и жизнь?) разные. Если Украина не Россия, то и Канада – не США, особенно если судить по прозе Эллис Энн Манро. Сие банальное соображение вызвало у автора данной заметки в зимней Москве вздох и что-то вроде грустной зависти.

Где-то недели через три после описанного в начале диалога мы снова оказались в большом книжном магазине в центре Москвы. Снова был поздний вечер. Давешняя «сердитая девушка» опять была на месте, но, как ни странно, уже не была сердита. 

– Здравствуйте, – громко сказала она и, приподняв, показала мне раскрытую книгу, лежавшую под прилавком. Это была «Беглянка» Манро. 

– Почитали? – удивленно спросил я. – Или просто хорошее настроение сегодня? 

– И просто, и почитала. 

– И как? 

– А знаете, хорошо. 

– Ну и слава богу, – обрадовался я. 

Дальнейший обмен репликами читателю не интересен, так как не относится к теме данной рецензии, но, когда я уходил, девушка спросила: 

– А кто из наших писательниц на нее похож, вы не знаете? Есть такие?..