Михаил Юдсон
В разливанном море, окаянном окияне нынешних планктонных текстов, устанавливающих плинтусную планку и задающих тон читательского внимания, сия книга – явно Большая Рыба. Повезло с уловом слов – счастье привалило!
Замечательная интеллектуальная проза, написанная ярко, ясно и на диво увлекательно. Интересен уже и бородато-пейсатый образ самого автора – профессора физики Ариэльского университета (это в Самарии, на израильских территориях) и вдобавок «практикующего иудея».
Эдуард Бормашенко озадачивается вопросом: а возможна ли философия в современном мире? Привыкли ж мы, что философия требует неспешных перипатетических прогулок в Садах Академа, регулярных выгулов с пуделем Атмой, задумчивого разглядывания звездного неба и окантовки нравственного закона... Что поделать, если любовь к мудрости предполагает медленное отрешенное размышление в тихой норке с неизменным кьеркегоровским зонтиком под мышкой, – а ведь бурный современный мир меняется очень быстро, по мановению компьютерной мышки. Так вот, данная книга, говоря языком аннотации, «представляет попытку философствования на калейдоскопическом материале наших дней. Важное место занимает осознание феномена науки. Как сложить мозаику, включающую узор заповедей и паутину уравнений современной физики? Как сопрягаются воля к истине и воля к смыслу?»
Перед нами своеобразная запись духовного опыта автора плюс рассуждения о текстах, сформировавших его внутренний мир: «Нам досталась эпоха усталости. Я вырос в стране, надорвавшейся на коммунистическом эксперименте. Крах великого опыта потянул за собой все здание гуманизма, по инерции полагаемого вершиной человеческого духа... Что остается, когда все идеи исчерпаны и слова истерты? Остается перечитывать старые книги, радуясь передышке, выпавшей на долю нашего поколения... И, переехав в Израиль, я обнаружил себя среди уцелевших и выживающих, спасших Веру и Верою спасшихся. Впрочем, религия Израиля со времен Исхода была достоянием уцелевших... А что в сухом остатке? Улыбка выживающих...»
Откровения Бормашенко хочется выписывать кусками и периодами. Его проза пронизана близкими мне Стругацкими и далеким Марком Алдановым, мыслями о творчестве Чехова и титанических строениях Толстого – в книге есть целый раздел «Страсти по кириллице». Существует также глава, точнее, этакая страстная песнь песней о возлюбленном предмете – о языке: «Философия: между мыслью и языком». Сказано у Бормашенко: «Слово ограничивает мысль. Поэтому речь подобна сотворению мира, как его понимают каббалисты. Для того чтобы дать место миру, Всевышнему пришлось потесниться, ограничить себя. Ограничивая мысль, я даю место речи, я участвую в со-творении мира. Такова цена слова, настоящего слова».
Открывают книгу «Осколки меланхолической биографии» – неожиданная, надо признаться, отличная от остальных текстов, но при этом воистину отличная ироническая проза про застойные годы чудесные, про Хаос Перестройки, про то, как автор усилием мысли сотворил фирму, стал «новым русским» (точнее, украинским) и что из этого вышло... Безумно смешной и печальный текст.
Вернувшись к Ответу, обратившись, так сказать, в иудаизм давным-давно, еще при пирамидах, в расхристанном Харькове постперестроечных времен (столбы подправляли?), Бормашенко быстро обрел новые небеса и новую землю. На Обетованной он поселился в Ариэле, где по сю пору живет и учит в университете. Серьезный физик, даровитый философ, прирожденный филолог, писатель эссе и статей, автор научных работ и трудов. «Сухой остаток» – его первая книга на русском языке. Надо сознаться, что я, старый язычник, – верный поклонник и усердный почитатель подобной письменности. Читать прозу Бормашенко – это удовольствие и польза, как пить горячительное при простуде (больше пейте, советуют врачи, и закусывайте не рукавом). Благодаря бескостному устройству своего языка и робкой мягкости мозга мне, низшему, недоступны великие твердыни философии, всякие ницше и шестовы прошлого – их могучие многотомные кирпичи и шлакоблоки немедля погружают в сон. А ведь знаний хочется, как силы – здоровый инстинкт! И кроме того, прослышал я, что в Талмуде ни в одном томе нет первой страницы, потому что человек всегда продолжает учение, а не начинает. Вот и желается мне, ветхому, продолжать, а не похрапывать.
Поэтому так важен Бормашенко, перечитавший, перелопативший, переработавший, усвоивший божью уйму фундаментальных текстов и продолжающий пахать и выдавать на-гора, даровать нам тексты уже свои, инкрустированные нехожеными цитатами. Его книга – это тот кран, из которого льется на меня отменное готовое знание. Возведение Крана! Причем при открытии обложки «Сухого остатка» не только истекает философский первач, это еще и кран духоподъемный. Он майна-вирно теребит мой снулый разум, заставляет вглядываться в узоры натуры (узрел зайчика?), цепляет подкорку за шкирку: думай, думай головизной, надвершием шеи!
Бормашенко пишет хорошо и непросто. Его можно заглатывать залпом, а можно и принимать в себя неспешно, празднично, по дням – как бы зажигая очередную свечу-страницу. Тут же не просто бисерная игра категориями, морковный кофий философствования, тут желание, достоевски выражаясь, «мысль разрешить».
Эх, суха теория и сух остаток, но древо слова вечно зеленеет... Читайте чаще – и Бормашенко в частности.
