«Процесс» по-румынски

Матей Вишнек, румыно-французский поэт, драматург и прозаик, своеобразный ученик и продолжатель Эжена Ионеско, всемирно известен в первую очередь своими пьесами, самая прославленная из которых – «Замечательное путешествие медведей панда, рассказанное саксофонистом, у которого была подружка во Франкфурте» – уже на уровне заглавия вполне соответствует театру носорожьего абсурда.

Написанный в 1988-м и изданный только через 20 лет после этого роман «Господин К. на свободе» – это, в сущности, тоже театр (и тоже абсурда), замаскированный под романно-прозаическое повествование наподобие «Карликов» Гарольда Пинтера. Пространство, внутри которого происходит действие, ограничено и отчасти походит на декорацию, сам по себе текст в основном сосредоточен на диалогах, которые прописаны будто специально для театральной постановки или киноэкранизации.

Матей Вишнек М. Господин К. на воле: Роман / Пер. с рум. А. Старостиной. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2014. – 304 с.

Итак, перед нами этакая реплика на известный роман Кафки, не первая (взять хотя бы «Жизнь и время Михаэля К.» Кутзее) и, надо полагать, не последняя. Если кафкианский Йозеф К. однажды внезапно узнает, что его обвиняют в некоем преступлении, и лишается свободы, то вишнековский Козеф Й. эту самую свободу не менее внезапно получает после долгих лет заточения в тюрьме. «В одно прекрасное утро Козефа Й. освободили» – так начинается роман. Теперь он должен покинуть тюрьму, в которой сидел за какое-то преступление, чтобы проникнуть за ее пределы, в самую глубь свободы, где ему позволено делать то, что ему хочется, и идти туда, куда он пожелает. Но никакой конкретики. Иными словами, не очень уж эта свобода отличается от заключения.

«Тюрьма у Вишнека не включает постулата преступления (хотя бы иллюзорного) и наказания, – пишет в предисловии переводчик Анастасия Старостина. – Мы имеем дело с умонастроением общества, в котором нормально сидеть в тюрьме, которое все есть тюрьма. Вина в расчет не берется. За что сидят – вопрос не возникает».

Почему выпускают – также не имеет значения, поскольку весьма вероятно, что за это же самое когда-то давно посадили.

Кроме того, не вполне ясно, что это такое – свобода и где, с какого места, она начинается. Персонаж проникает за пределы тюремных стен, по-настоящему или мысленно, и понятия не имеет, куда ему дальше идти. Впрочем, нет и уверенности, что, выбравшись за пределы этих стен, он не уткнется в следующие ограждения с колючей проволокой и т.д. То есть даруют свободу, но нет никакой гарантии, что такая свобода хоть сколько-нибудь продлится.

Да и сам герой не уверен, что ему хочется на волю. Не то чтобы он отказывался от нее, Козеф Й. попросту никогда и не задумывался, как его будут выпускать и что он дальше планирует делать. Однажды ему сообщают эту вроде бы радостную новость, а он, не зная, как ее принять, реагирует более чем сдержанно, без каких бы то ни было сопутствующих переживаний, разве что в некоторой растерянности. Вскоре в тюрьме его перестают кормить, потому что не заключенному баланду выдавать не положено. Потом, через пару дней, в его родную камеру поселяют новичка, а его, так сказать, окончательно списывают со счетов. Сначала он по-хорошему удивлен (хоть и огорошен) любезным отношением со стороны надзирателей, еще пару дней назад колотивших Козефа по любому поводу и без, но вскоре и это кажется подозрительным. Потому что с каждым днем после обретения непрошенной свободы он ощущает, как становится посторонним там, где привык быть своим, отгороженным от нормальной для него жизни, то есть, по сути, несвободным.

Когда один из старых охранников, удивленный встречей с Козефом Й. в тюрьме после его освобождения, задает ему довольно безобидный вопрос: «Как, вы не ушли?», того охватывает состояние, близкое к панике: «Куда не ушел?» Еще никто не сказал ему, куда он должен уйти. Он-то очень даже расположен уйти, он хочет уйти. Но с формальностями что-то никто не торопится. Откуда ему знать, что надо делать, куда надо явиться и что именно надо просить? Никто ничего ему не сказал.

«Господин К. на воле» Вишнека – это вовсе не игровое продолжение «Процесса» и не просто постмодернистский эксперимент на материале классической литературы абсурда, это полемический ответ Кафке. Йозефа К. лишают того, чем наделяется Козеф Й., – его зеркального отражения. Если у первого в сознании присутствует понятная антитеза воля/неволя и он стремится преодолеть нелепый процесс ради обретения полагающейся ему по праву свободы, то у второго нет даже умозрительного выбора, у него что там, что здесь – все одно, за решеткой. Вишнек опровергает в романе саму идею освобождения и выносит миру жестокий и категоричный приговор. Тем временем Господин К., как буриданов осел, не знает, какой ему выбрать из двух одинаково ненужных стогов сена. Впрочем, он может и умереть от голода, принимая решение.