Игорь Бондарь-Терещенко Ностальгический роман Владимира Губайловского «Учитель цинизма» – о людях 70-х – начала 80-х годов ХХ века, решивших алгеброй проверить несложную арифметику нелюбви к официозу, учебе и последующей службе. Да и, в общем-то, к советской власти в целом. Это история о том, как физики становятся лириками, а математики, даже изначально будучи лириками, переквалифицируются в циников. Поскольку на всю эту бархатную оппозицию времен брежневской Олимпиады и гуманитарный протест с кукишем в кармане и бутылкой за пазухой, бардами и самодельными стишками, Райкиным по ТВ и Высоцким на кассетах не только у героя романа очень быстро появлялась стойкая аллергия. И начиналось бегство в альтернативную науку жизни, в которой биология скрещивается с матанализом, а вокруг – не зачеты и экзамены, а пьянки в общежитии, студенты-преферансисты, летний Коктебель и дружба с шизофреником-философом. «Я вел рассеянный образ жизни, – сообщает герой «Учителя цинизма». – Иногда ходил на лекции, чаще прогуливал и предпочитал стоять за столиком в «Тайване» и беседовать с Шуриком или с Сереженькой Шрейдером о чем-нибудь нейтральном, например об истории и поэзии».
А как же, спросите, функциональный анализ? Теория простых чисел? И вообще – учеба в институте? Дело в том, что в то чудесно-бровастое время локальных войн, которые Советский Союз вел по всему миру, поддерживая достижения социализма в банановых странах-попутчицах, учились иным наукам, неофициальным, и любой институт, в который сломя голову поступали, дабы не загреметь в армию, как правило, был школой жизни. То есть учиться и впрямь было некогда: «Нужно и пива попить с товарищами, и портвейна хлебнуть не забыть, и в лес на каэспэшный слет выбраться, и стишки написать», – сообщает герой романа.
Итак, в очередной раз нам рассказывают о том, как молоды мы были, точнее «ох как круты – мехмат, второй курс. Близко не подходи». Собственно близко никто и не подходит. Кроме двух-трех друзей. Один из которых скромно просит звать его «просто Ильич», а второй, по имени Аркадий... В жизни слабых личностей всегда случаются попутчики, ведущие их вроде бы к звездам – ну, там, выпей, будь мужчиной, – а на самом деле тянущие вниз, откуда они, собственно, вышли. Хотя в народ наш городской герой-студент ходит, поскольку обидно ему за него, ведь иногородних студентов сознательно оттесняют от высшей школы, завышая вступительный балл, а ему самому в общаге подушку не дают без прописки, «так и спал на свитерке, сложенном вчетверо, почти четыре года своей бесшабашной юности».
В целом же история студенческой жизни-романтики, когда, как у классика «и спичка серная меня согреть смогла», у Губайловского вполне правдива, и на кухнях общежитий действительно круглосуточно горел вечный огонь бесплатного газа, в сессию все бегали с выпученными глазами и грелись «белой розой» (пустым кипятком). Кстати, о веселящем газе на кухне автор этих строк выдумал, на мехмате такого, может быть, и не было, но в жизни советских студентов более гуманитарных вузов – обязательно, сам ночью выключал конфорки, а через пять минут они уже аккуратно горели. В «Учителе цинизма» студенческий быт еще не так ущербен и ископаем, как в последующие годы. В Литинститутской общаге, например, из посуды выдавали только ржавые чайники. Поэт из Молдавии варил в них пельмени, а вот грибы, купленные у бабушки на Тверской неподалеку от «Академкниги», жарить уже было не на чем.
