Никаких химер!

Семейные связи превращаются в провиант, присланный мамой и папой. Лев Юдин. Голубой натюрморт. 1930-е. ГТГ

Надо отдать должное Николаю Железняку: в его таланте есть некое тонкое бесстрашие, иногда на грани подначки (реже – провокации); принимая его манеру, принимаешь и странное, «противозаконное» набрасывание спортивности на артлафеты, но оно… подкреплено фактурой реальности нашей недавней истории, когда кремлевские старцы стали умирать один за другим и руководитель очередной траурной церемонии, в ходе которой покойника везли к Кремлевской стене на лафете (ритуал), ожидал (по ритуалу же) своей очереди, очень скорой.

Кто решится позубоскалить над этим?

Да кто угодно! Целое десятилетие нашей истории, от финала долгожителя Брежнева в 1982 году до иссякания эпохи Горбачева. Сплошной юмор. Похороны социализма. Гонки на лафетах.

Железняк точно вписывается в поросль. Никаких химер! Вплоть до зрелости: до поступления в институт (Таганрогский радиотехнический), когда пришлось-таки решать, во что веришь и во имя чего живешь.

Юность в Таганроге. Место уникальное. «Модель страны»...

Кто прав во вражде уличного хулиганья и институтского комсомола? Казалось бы, комсомольцы, пресекающие бандитизм? Так нет же! Это в идеологической державе все ясно. А когда идет поножовщина «всех против всех», ясно одно: хорошо, если дело обходится без кровопролития. И интонация, в которой Железняк описывает эту биологическую борьбу за место под таганрогским солнцем – соответствующая: горькая. Как получается, так и живут!

Николай Железняк. Гонки на лафетах. – СПб.: Алетейя, 2014. – 262 с.

Семейные связи... Они реализуются в паре чресседельных сумок с провиантом, снаряженных мамой и папой. После чего надо решить, что делать с сотней присланных яиц. Решаются такие вопросы коллективно и безотлагательно. Если пиршество не увенчивается дракой, то все хорошо, и жизнь катится дальше по привычному накату.

Семейное бытие у родителей – за гранью изжитого. Но семейное бытие самих студентов – это ж великолепная возможность понять судьбу личности.

На полпути с курса на курс студенты, тусуясь в зоне совместного отдыха, гуляют, развлекаются. Знакомятся без особой охоты, договариваясь о свиданиях на дискотеке (зная, что скорее всего не придут). Дождь приморский хлещет в десяти шагах, а здесь – крыша и укром. Укромные выпуклости и впадины девичьего тела (от партнерши к партнерше)…

А душа?

Душа героя безраздельно отдана той, что осталась далеко и обозначается курсивно: она.

Появляющаяся в финале – как видение, когда невозможно дать ясный ответ: да или нет?

С тем мы и покидаем семейные миражи молодого поколения 80-х и возвращаемся туда, где оно себя чувствует естественно, «попивая брагу и дерясь на танцах».

Как они учатся, эти студенты?

Весело!

«К поле пиджака с изнаночной стороны стежками подшивались огромные карманы. По одному карману с каждой стороны с целью скрытого вложения. Туда и помещались «медведи» (то есть шпаргалки) и что-то там еще. Использовались здоровенные сатиновые трусы. Чем только не приходилось жертвовать во имя знаний…»

Но есть и более тонкие материи.

Сошлись Павлюк с Пашей на… радиоделе.

«Оба с трудом волокли в заумных формулах навязываемой им автоматики, телемеханики, не говоря уже о прикладной математике. Тянулись к чему-то вещественному…

На деньги Павлюка был куплен огромный фанерный ящик спичечных коробков. Что-то около четырехсот штук. Четыре рубля. Ящик пришлось выбросить – занимал много места…

А коробки склеивали этажерками, подписывали и раскладывали в них радиодетали. Диоды, сопротивления, микросхемы. По ранжиру.

Напротив своего богатства они обычно и сидели за столом. Пропаивали медные дорожки каких-то мудреных плат. Предварительно собственноручно травленных кислотой…»

Ай да дурносмехи! И когда выучились?

Сохранились ли они как поколение? Да что-то не видно в их рядах инженерной братии.

А что делают-то?

Тут каждый ищет свою дорогу. А про себя – еле слышно повторяют, как заклинание: «Кто мы все? Что мы можем? Что истина есть?..»

Что есть истина – это вопрос долгий. Пока что надо снять с медного Петра тюремную робу, напяленную шутниками. И снимать каждый раз, когда ее снова напялят… Теперь все можно.