Взгляд санитара

Когда-то Александр Твардовский назвал советско-финляндскую войну «незнаменитой», подразумевая, что она оказалась заслонена кровью Великой Отечественной. Думается, что незнаменитой остается и Первая мировая война, несмотря на весь официозный пафос празднования ее столетней годовщины.

В советское время ее предпочитали не вспоминать – слишком много талантливых военачальников, участвовавших в войне, потом оказалось в стане противников большевиков – Антон Деникин и Александр Колчак, Лавр Корнилов и Николай Юденич, Михаил Алексеев и Петр Врангель...

Да и подвиги солдат и офицеров совершались «за веру, царя и отечество», а не за «светлые идеалы коммунизма». Разве может быть совершен подвиг за неправое дело, за несправедливую «империалистическую» войну?

Федор Крюков. На Германской войне. На фронте и в тылу. – М.: АИРО-XXI, 2013. – 548 с.

После Великой Отечественной возникла еще одна причина: сравнение двух войн нередко оказывалось не в пользу последней. Не было при «проклятом царизме» массовой сдачи в плен, не было и массовой коллаборации...

В постсоветское время она оставалась забытой по чисто прагматическим причинам: с точки зрения коммерции были (и остаются) более востребованы книги по Второй мировой войне и, отчасти, по Гражданской.

Сборник произведений писателя и общественного деятеля Федора Крюкова (1870–1920) составили рассказы и очерки предвоенного периода и собственно Первой мировой войны. В отличие от Гражданской, в ходе которой Крюков лично принимал участие в боевых действиях (был контужен), в «августе 14-го» он непосредственно не воевал – служил в санитарном отряде. Возможно, такой относительно отстраненный взгляд, отчасти напоминающий прозу врачей от Чехова до Вересаева и Булгакова, придал объемность его текстам. Кроме того, зарисовки тыла, сделанные прозаиком, помогают лучше понять культуру повседневности воюющей страны.

Вот очерк «Около войны», в котором Крюков описывает свои встречи и случайные разговоры в тылу зимой 1914–1915 годов. В них писатель фиксирует зарождение целого ряда деструктивных тенденций, которые в дальнейшем сыграют роковую роль для страны. Предприниматель, радующийся войне, так как теперь «процентов 35–40 кладем чистеньких... Вот как мануфактура нынче играет!». Казак, надеющейся на скорый конец войне: по слухам, Австро-Венгрия начала сепаратные переговоры («Австрьяк, говорят, через Америку просит мира»). А ведь бои шли немногим больше полугода – откуда эта усталость от войны, да еще не у армейцев, а в тылу?

Или в рассказе «Ратник» мужик Агафон то ли шутит, то ли говорит серьезно: «Нам все равно – под какой державой ни быть... Положение жизни такое. Пущай и немец поцарствует, нам хуже этой жизни не будет!»

А казак Агап из рассказа «Душа одна», узнав о гибели сына и отслужив заупокойные службы, интересуется судьбой лошади погибшего: «Цела ли Звездочка? Лошадь ценна, больших денег стоит лошадь, за ней и в армию можно бы съездить, если цела, – чтобы в чужие руки не попала».

Естественно, было и другое. Не только стремление удовлетворить личные интересы, но и героизм в бою, и просто честное выполнение долга. Крюков вспоминает сестру милосердия Софью Ольшвангер, которая заразилась сыпным тифом и умерла, ухаживая за раненными и больными турецкими военнослужащими, брошенными на произвол судьбы собственным командованием после разгрома армии под Сарыкамышем. И она была не одна – «рядом с ней выросло потом еще шесть товарищеских могил».

Если вспомнить, что в Первую мировую уже вовсю нарушались обычаи войны и благородство перестало быть необходимой добродетелью военнослужащего, то подобное отношение к противнику дорого стоит. Тем более что плата за него – собственная жизнь.