Юрий Кувалдин Писатель находится в состоянии постоянного угрызения совести. Ничего дурного не сделал, никого не задел, поскольку весь день сидел за столом и работал. Но весь фокус в том, что и в этот день чувствовал какое-то жуткое угрызение совести. Виноват я – и всё! Другие глаза смотрят мне в затылок. И я ни на минуту не могу отвязаться от этих совестливых нападок самого на себя. И не я один это ощущаю. В разговорах с Фазилем Искандером, Юрием Нагибиным, даже с Александром Менем я убеждался, что у них та же проблема с этим угрызением совести. Виноват! И все же творческая работа со словом каким-то образом очищает меня. Хотя угрызений совести не становится меньше. Дело, видимо, в том, что мы говорим о чем угодно, только не о том, что мы есть растиражированный Господь. В этом, как мне кажется, и таятся истоки угрызения совести. Все недуги других людей отражаются на тебе, все преступления, подлости, предательства… Если проще сказать, как у нас заведено, – сотворены мы-то во грехе. И грех этот тщательно скрываем, как ангелы небесные.
***
Настоящая литература начинается там, где кончаются границы общепризнанного. В строгих рамках правил работают критики, сотрудники журналов, социально зависимые от правил поведения государства. Поэтому они с ненавистью смотрят на все то, что, по их мнению, выходит за рамки их установок, то есть на то, что неправильно. Но быть неправильным – тяжелый крест, потому что ты обрекаешь себя на одиночество. А те, правильные, толпой извлекают доход из своей ограниченности. Вот почему они оценивают свои «труды» количеством премий и наград, учрежденных ими же самими. Спустя столетия в России наконец-то отделилась литература от государства, а остатки государственных служителей в литературе как раз и составляют кучку, сплотившуюся вокруг всяческих благ. Я же продолжаю неустанно повторять: там, где начинаются деньги, там кончается искусство.
***
Тот, кто постоянно думает о деньгах, о влиятельных связях, о корпоративных отношениях, о зарубежных поездках, не может мною быть признан вполне человеком. Для меня человек – идущий босиком по мартовскому снегу с дымящей сигареткой и с томиком Бодлера под мышкой. Я тогда, увидев его, воскликну: «Се человек!»
***
Есть люди, и их множество, которые сами ничего не пишут, но постоянно с уверенностью, достойной великих умов, комментируют чужие записи. Некоторые из них до того закомментировались, что, положим, к моим записям оставляют комментарий, что я как будто прочитал их мысли и выражаю их. Создается такое впечатление, что я проникаю в их «гениальный» тайный мозг и без спроса выуживаю у них оригинальные мысли. Это иллюзорное состояние каждого ничего не написавшего человека мне вполне понятно. Центр мира находится внутри их душ. Вся система мироздания крутится вокруг их персон. Они с видом экзаменатора оценивают всё и вся: от политических деятелей до произведений искусства. В этом есть и своя прелесть. До поры до времени такие люди могли высказывать свои суждения лишь в узком кругу единомышленников, то есть людей не творческих, не написавших ни слова. А теперь у них появился широкий простор в Интернете. Дружеские комментарии вполне мною приемлемы от таких людей. Иные же их высказывания тут же мною пресекаются путем исключения из друзей. Ведь художнику нужна похвала и только похвала. Не удивлюсь, если и на эту мою запись кто-то откликнется комментарием, что я прочитал их мысли.
***
Каждое новое произведение представляет собою абсолютное сопротивление материала пустоты. Пустота, если хорошенько подумать, есть самый твердый сопротивляющийся материал в творчестве. Нет ничего. Пустой лист бумаги. Вот он-то больше всего страшит писателя. Но важно набраться мужества и написать хотя бы одно первое слово. Причем любое. Вот от этого слова, как от печки, начинается танец создания нового рассказа. Да, у тебя витали в голове какие-то неясные образы, ситуации, положения, картины. Но именно витали, потому что они не были преобразованы в слова. Но как только ты написал первое слово, как альпинист вбил первый крючок, чтобы зацепиться за него и начать восхождение по отвесной скале, так и твое первое слово служит началом восхождения в рассказ.
***
Конец эпохи! Любят восклицать люди, живущие физически. Метафизика их не касается, ибо какие-то обрывки, обломки метафизики влетают им в одно ухо, а из другого вылетают. Метафизика – это компьютерная программа, которая закачивается в компьютер тела, но там не задерживается. Сейфируется (то есть сохраняется) добавление к программе, только записанное в Слове (знаке). Картина, музыка, физика, химия, кино, пирамиды… Все существует только в Слове (знаке). Новое существо, вылезающее на свет божий из лона матери, тоже сконструировано Словом (знаком, химической формулой). Метафизическая программа существует вне человека, вне его воли. Это – Бог. Но писатель добавляет в эту программу свое, трансформируя уже бывшее, из бывшего делая новое. Тело уходит в землю, Слово (знак) остается.
***
Нет ничего удивительного в том, что меня не знают. Не знают даже те, которые знают меня в лицо. Знают как физическую единицу. И это все оттого, что мало кто прочитал меня. А те, кто прочитал, при виде меня краснеют и снимают шляпу. Один молодой человек, лет 20 назад прочитавший мою книгу «Философия печали», развел руки в стороны и сказал: «Ну, я так никогда не смогу написать!» И в самом деле бросил писанину сразу по окончании Литинститута. Я нахожусь не в физическом теле, я нахожусь в текстах своих произведений! Но даже те, которые не знают моих книг, часто путают мое имя. Так, близкая писательница, постоянно напоминающая, что я «читаю ее мысли», называет меня Юрием Владимировичем. Хорошо хоть имя точное, а уж об отчестве я как-то не беспокоюсь. Когда я завел на Ордынке Ахматовский культурный центр, прилетели НТВ, взяли интервью, материал в эфир пошел с такой подписью под моей говорящей физиономией: «Юлий Кувардин». Именно с «л» и «р». Одна талантливая писательница регулярно называет меня Геной. Видимо, она всю жизнь пишет роман с героем Геной. Ну что ж, бывает. Это как у Александра Галича: «И какие-то две с перманентиком все назвать норовят меня Эдиком!» Юрий Нагибин мне рассказывал, как он пришел на один вечер, а билетерша, признав в нем писателя, говорит: «Проходите, товарищ Набоков!» Что же получается у нас в итоге?! А вот что: Гена Кувалдин, Юрий Набоков… Можно продолжить в этом ключе ряд: Эдик Толстой, Вася Чехов, Валера Достоевский…
***
После 65 все меньше я нуждаюсь в собеседниках, особенно молодых, мало что соображающих в истинном назначении художественной литературы, поскольку моими собеседниками являются произведенные мною же персонажи, которые для меня гораздо интереснее людей, еще пребывающих в своем теле. Но и они со временем, как, впрочем, и я, лишатся тела. Все это происходит с какой-то невероятной скоростью, а остаются только тексты, в которых я живой, размножившийся до сотен моих персонажей, продолжаю жить в предлагаемых обстоятельствах в единстве места, времени и действия..
