Зло

Эту историю, произошедшую достаточно давно, в середине 90-х, знаменские не любят вспоминать, рассказывать и вообще делают вид, что ее не было. В противном случае получалось так, что у них в соседях была сволочь, а они оказались людьми не проницательными и ее не распознали. Более того, они с этой сволочью даже выпивали, что свидетельствовало об их неразборчивости. А как вы понимаете, все это чести им не делает.

Они стояли на высоком холме, перед ними простиралось бурое поле с высокой, побитой осенью травой. Сосны пейзаж не оживляли, а, наоборот, сообщали ему некоторую тревогу – сосны были согбенные, как злодеи из мультфильмов. За полем начиналась река, но ее, теперь темные, воды казались естественным продолжением неухоженного, мрачного поля. И хотя это все совсем не напоминало им родную Бретань, они оба сказали: «О-ля-ля!»

Из окна дома, в который они въехали, так же виднелось это поле, только скрашивал картинку огромный дуб, уцелевший благодаря своим размерам. Такой спилить даже современными орудиями механизациями было непросто. Как только Жан и Мари привезли мебель, к ним стали приходить сельчане. Они деликатно останавливались у калитки, в дом проходить не спешили, как их горячо и радушно ни приглашали. Приветственно кивая головой, они негромко обменивались впечатлениями, не стесняясь хозяев. То, что им удалось увидеть, их немало удивило. Даже после того, как вся мебель была расставлена, дом казался пустым. Главным в нем был светлый, липового цвета пол, на котором были разложены маленькие узорчатые коврики. На стенах висели яркие и совершенно, по мнению знаменских, бессодержательные картинки, а телевизор поражал воображение. Он был огромный, плоский, такие тогда в Москве почти не встречались, и походил на экран в кинотеатре.

Все остальные мелочи были как у людей. Хозяева старались правильно говорить по-русски и очень веселились, когда у них это все-таки не получалось. К французам односельчане привыкли быстро – их образ жизни ничем не отличался от других городских, которые переселились в Знаменку. В выходные они подолгу гуляли вдоль реки, в то время как местные на реке или ловили рыбу, или купались в особенный зной. Но чтобы неспешно бродить по песчаному берегу? Нет, это только городские могут делать. В очереди за молоком Мари не стояла, а закупала в супермаркете упаковками маленькие баночки с йогуртами. Муж Мари, Франсуа, по утрам в любую погоду совершал длительные пробежки, а знаменских мужиков утром можно было только выгнать разве что на огород за картошкой. Одним словом, жители они были по сути своей городские, хоть и старались приспособиться к новым условиям.

Например, когда наступила весна, Мари решила посадить огород. Картошку выращивать она, конечно, не собиралась, но всякую петрушку-кинзу свою иметь хотелось. Грядки были вскопаны, семена аккуратно в лунки посажены, наступил черед полива, тут-то и выяснилось, что скважина, которая была рядом с огородом, забилась. За водой для полива пришлось обратиться к соседям Батениным, проживающим рядом, за невысоким коричневым забором. Старший Батенин – накаченный мужчина с ежиком темных волос, узнав о трудностях, с готовностью достал самый длинный шланг, приспособил его к своей скважине, и таким образом проблема была решена. Жена его, Людмила, коль уж знакомство состоялось, пригласила французов на пироги. Те пришли, принеся с собой бутылку хорошего вина и коробку настоящих французских трюфелей. Вечер удался на славу. Мужчины, выпив вина, продолжили знакомство за запотевшим шкаликом, женщины «на пальцах» обменивались секретами кулинарного мастерства. Младшие Батенины – толстые мальчишки девяти и одиннадцати лет – в застолье участия не принимали, а только исподтишка передразнивали неправильно говорящих гостей. В последующие две недели Людмила на правах соседки зачастила к Мари. То тертую скорлупу для грядок приносила, то блинов, то домашнего квасу. Мари она заставала за компьютером, отрывала ее от дел и начинала разговор о местных новостях. Мари улыбалась, благодарила за гостинцы, кивала в ответ головой, разговор почти не поддерживала и ответных визитов не делала.

– Мне, ты понимаешь, от них ничего не надо – пожаловалась Людмила мужу, – но как-то не по-людски. Ни сами не зайдут, ни у них посидеть, поговорить. Чего тогда приходили с конфетами?

Людмила мысленно сравнивала свои визиты, например, к бабе Ире или Лариске.

Придя на минуточку, Людмила оставалась обычно у них до вечера. Хозяйки бросали свои дела, иногда доставали наливочку, иногда гоняли чаи и разговаривали, и разговаривали. Батенин, мысленно насмехаясь над неумехой женой, решил тоже предпринять попытку сблизиться с соседями. Он принес водку, копченую утку, домашние соленья, попытался разговорить Жана, научить его матерным русским словам, но все старания превратить вежливую встречу в горячие дружеские посиделки закончились крахом. Мари и Жан, завидев соседей на своем пороге, широко улыбались, приглашали в дом, но вели себя так, как будто им обоим «приспичило», как выразился Батенин-старший, и надо срочно бежать, а гости мешают.

– Плюнь, порядки у них такие, – сказал жене Батенин-старший. – Хотя у нас живут, могли бы и «подвинуться».

– Да, действительно, ну и что, что французы – соглашалась Людмила.

После таких разговоров Батенины начинали искать в соседях недостатки. Получалось, что французы люди вроде бы и неплохие, но жадные, скрытные и не душевные. Жан и Мари, не догадываясь обо всем этом, по-прежнему радостно здоровались по утрам, весело махали руками, проезжая мимо на велосипедах, и пытались шутить, используя перековерканные русские поговорки. Но Батенины решили, что надо показать гордость и что с ними так высокомерно обращаться не стоит. В разгар созревания огурцов и прочей ботвы Батенин-старший без предупреждения перекрыл французам воду. Жан и Мари сначала удивились, потом расстроились, потом сказали бодрое «О-ля-ля!» и стали таскать воду из-под крана на кухне.

– Они все-таки огород-то полили, – сказала Людмила Батенину-старшему, украдкой подглядывая за соседями из кухонного окна.

– И не надорвались, – с удовольствием заметил тот, – теперь будут понимать, что такое соседи.

Выйдя за ворота, Батенин передвинул мусорный бак на 20 сантиметров влево, ближе к соседским воротам. Ему хотелось дождаться момента, когда французы будут уезжать. Батенин уже предвкушал, какие лица у них будут. Через 10 минут открылись ворота, выехала небольшая машина, из которой выглядывало радостное лицо Мари:

– Привет, сосед! – старательно проговорила она и замахала руками, как будто Батенин был самым дорогим для нее человеком на земле.

Батенин, с нетерпением ожидавший небольшой соседской склоки, оторопел и неожиданно для себя тоже сделал детский жест ладошкой.

– Придурочные они какие-то, – поделился он с женой впечатлением от утренней встречи.

Людмила не покидала свой наблюдательный пункт у окна:

– Детей привезли своих и собаку. Мальчик и девочка. Симпатичные.

– Да? – промолвил Батенин. – Главное, чтобы шуму не было, мы ведь с тобой шум, Люда, не любим?

В следующий месяц вся энергия Батенина была направлена на контроль за соблюдением норм общежития. Он заставил французов загнать мусорный бак во двор, запретил детям играть рядом со своим забором: «Мы его только прошлым летом поставили, а они, вон, мяч баскетбольный швыряют», громко стучал в калитку, когда за полночь раздавался громкий детский смех. Соседи внимательно слушали Батенина, иногда пытались вежливо спорить, но большую часть просьб выполняли. Пришедшего с очередной претензией Батенина они встречали широкой сердечной улыбкой и так же прощались.

Градус соседских отношений, несмотря ни на какие провокации, французы держали стабильно на отметке 19 градусов по Цельсию. То есть не ледяной холод и не испепеляющий зной, а постоянная комфортная температура. Весь же смысл существования Батенина свелся к тому, чтобы наконец вывести французов из себя. Его почему-то в соседях злили доброжелательность, всякое отсутствие мстительности и готовность пойти навстречу. Эти их качества были для него со знаком «минус» – он в них распознал щит, который не позволяет ему, Батенину, сблизиться с ними и пользоваться их вниманием, когда заблагорассудится. А отсутствие конфликтности, то есть то, что не позволяло Батенину отвести душу, устроив громкую ругань, он воспринял и вовсе как личное оскорбление – по всему выходило, что всерьез его не воспринимают.

– Плюнь, – теперь Людмила говорила мужу. – Что ты к ним прицепился? Видишь – непрошибаемые.

– Нет непрошибаемых, – ответил ей муж и пошел к соседям требовать, чтобы их дети играли где-нибудь у реки, потому что шум мешает его нервным сыновьям и песок летит в окна. Мари, выслушав Батенина, покачала грустно головой («О-ля-ля!»), ответила:

– Хорошо, как получится.

Провожала она соседа, лучезарно улыбаясь.

Теперь Мари, дети, собака и иногда Жан уходили на речку. Батенин из своего окна, а его дом стоял на расстоянии метров 50 от берега, видел, как они носились наперегонки с собакой, валялись в траве, как собака, положив лапы на плечи мальчишке, вылизывала лицо. Мари иногда принимала участие в играх детей, но чаще всего она расстилала плед под старым дубом, читала, а потом кормила детей бутербродами. Возвращаясь домой, и Мари, и Жан, и дети, завидев Батениных, улыбались им и приветственно махали руками, словно это лучшие друзья, а не капризные и не всегда справедливые соседи. Соседи же имели напряженно-растерянные лица.

Иногда мальчик и девочка брали с собой на речку мяч. В эти дни собака, виляя хвостом, бежала впереди и требовательно лаяла. Когда же мяч улетал вдаль, она, прижав уши и расстилаясь по земле, мчалась за ним вдогонку. Мальчик с девочкой что-то кричали и, расставив руки для объятий, встречали любимого пса. Однажды мальчик кинул мяч, собака с радостным лаем кинулась за ним, но назад не прибежала. Мари только услышала противный жужжащий звук, краем глаза увидела упавшую в траву собаку, а оглянувшись, заметила сверкнувший в окне соседского дома оптический прицел.