Занимательная кентавристика

– М.: Союз писателей Москвы, Academia, 2013. – 472 с.

Книга известного в первую очередь как поэта Кирилла Ковальджи «Моя мозаика, или По следам кентавра» служит продолжением его же книги «Обратный отсчет» (М., 2003), так как их объединяет специфический жанр. Обе книги состоят из «наблюдений, размышлений, житейских картинок, коротких рассказов-воспоминаний, а также портретов и статей о современных писателях», – как говорится в аннотации к «Моей мозаике…». Аннотация также сообщает, что «Обратный отсчет» «был встречен с большим интересом».

Оговорка представляется странной: как будто основывается на убеждении, что публицистика не может быть интересной, читабельной и содержательной разом. Меж тем что интереснее живой человеческой мысли в «динамике»? Что ценнее жизненного опыта, переданного не в форме наставлений, а в виде размышлений, сомнений, поисков ответа на вопросы бытия?

Новая книга Ковальджи насквозь публицистична. Во-первых, она почти вся состоит из «непридуманного» – отрывков из дневника, воспоминаний, ретроспективных очерков и т.д. Во всей «Моей мозаике» всего три вещи построены как рассказы – с «отвлеченными» героями и складным сюжетом: «Идите к зубному врачу», «Лгунишка» и «Фуражка». И то по своей сути эти рассказы претендуют на осмысление больших нравственных проблем, которыми люди не задаются лишь потому, что привыкли не думать о сложном. Во-вторых, вся эта книга содержит сильное личностное начало – обязательное условие для хорошей публицистики. Кирилл Ковальджи смотрит на все события и явления не только с высоты прожитых лет, но и с позиций человека, долгое время «встроенного» в литературную систему. Огромное количество материалов в «Моей мозаике…» посвящено «балансу» личного и общественного в творческих сферах, вопросу, благотворно ли для искусства централизованное управление. Тема чиновников от литературы (ярко раскрытая в образе Павла Боцу, председателя СП Молдавии, депутата Верховного Совета СССР, застрелившегося в начале перестройки по пути из Кишинева в Москву, так как не мог вернуться в родной город «просто» поэтом, а не функционером) естественным образом расширяется до темы советского абсурда вообще. История «Буржуазный субъективизм» выглядит несмешным анекдотом – за рубежом задумали выпустить антологию мировой поэзии, обратились в Союз писателей СССР за пятью кандидатурами, чтобы избежать упреков в субъективизме; но так как в Москве поэтов выбирали не по таланту, а по статусу, список составлял не пять, а пятьдесят имен, с чем европейская сторона не согласилась. В конце концов, проявив «буржуазный субъективизм», итальянский составитель выбрал Ахматову, Пастернака, Заболоцкого, Твардовского и Евтушенко. В двух списках совпало одно имя – Александра Твардовского.

Я бы рекомендовала «Мою мозаику…» прежде всего молодым людям – как копилку непосредственных сведений о жизни в прошлом, которое сегодня кому-то ностальгически кажется безоблачным…

Интересны очерки о поэтах и писателях – как лично знакомых Кириллу Ковальджи, так и незнакомых, но знаменитых – Пушкине, Блоке, Цветаевой, Маяковском. Слова Ковальджи о современниках – Римме Казаковой, Григории Поженяне, Иване Жданове, Алексее Парщикове – когда-то обретут такое же значение для любителей и исследователей литературы, как сегодня воспоминания Мариенгофа о Есенине, Анастасии Цветаевой – о сестре, Надежды Мандельштам – о муже. Круг имен выдающихся литераторов расширен за счет молдавских и румынских писателей, увы, не слишком известных русскому читателю: это Никита Стэнеску, Николае Стоян, Андрей Лупан, Марин Сореску и другие.

По мере продвижения к концу книги темы, затрагиваемые автором, становятся все серьезнее. Здесь все больше политических размышлений – начиная с разочарования в персоне Николая II, которое постигло Кирилла Ковальджи после прочтения его дневника – записок не венценосца, а обывателя, не видящего ничего дальше распиленной им собственноручно кучи дров, и заканчивая неприятием сталинского курса во всех его аспектах, от культурного до внешнеполитического. Поэт, человек внутренне свободный, разумеется, не может согласиться с положением дел, когда ему «предписывают», как думать и действовать. Свобода мысли Ковальджи доходит до божественной дерзости рассуждений о Евангелии – находя в повествованиях апостолов множество лакун и нестыковок, автор тем не менее считает неоспоримым главный смысл земной жизни Христа: «Христос не творит историю. Он обращается не к массам (как оратор или вождь), а к каждому человеку в отдельности… Христос не ведет массы, а берет за руку каждого лично. У государства обезличивающая мощь, у Христа – любовь личностная». И до постижения «парадокса Эйнштейна» – взаимодействия во Вселенной пространства и времени.

Смысл второй части названия книги – «По следам кентавра» – выясняется в четвертой главе, так и названной. В очерке «Поэтическое, кентаврическое…» возникает образ кентавра – восприятия мира «с точки зрения одновременно и уникальной, и всеобщей», из чего следует вывод: «Кентавристика – естественный и насущный способ познания, соответствующий творческому методу Создателя». Пожалуй, мы имеем право сказать, что книга Кирилла Ковальджи «По следам кентавра» являет собой пример «кентаврического» познания мира через попытки познания себя, поданный в повествовательной форме «жанрового кентавра». Всякий опыт познания уникален, но им можно поделиться со всеми желающими внимать – в чем и состоит основная заслуга писателя.