Товарищи кораблики

Мне кажется, что эксперимент Андрея Краснящих, который ответил Маяковскому за товарища Нетте и за советское правительство (см. текущую страницу сегодняшнего номера «НГ-EL»), небезупречен. Ведь Маяковский писал от себя, от своего имени, от имени человека и поэта. Мог обращаться к кому угодно. К пароходу. К Пушкину. К погибшему Есенину. К товарищу правительству. Как там? «Эй, вы! Небо! Снимите шляпу! Я иду…» Ну и так далее, нормальное дело для Владимира Владимировича. Раньше, кстати, всегда, говоря «Владимир Владимирович», одни литераторы имели в виду Набокова, а другие Маяковского. И очень между собой ссорились. Теперь, слава богу, примирились, объединились и всегда и со всем согласны. Но я отвлекся. ВВМ мог обращаться к кому угодно, ибо вещал и трубил от первого лица. Спорил, агитировал и оскорблял чувства верующих. Вот уж кто, между прочим, оскорблял чувства верующих, кто кощунствовал, нанося тяжелейшие душевные травмы и причиняя моральные страдания россиянам… 

А сколько возбуждения ненависти либо вражды – о том даже и подумать страшно. Но я опять отвлекся. Итак, Маяковский имел полное право. А Краснящих все-таки ответил за других. За пароход и даже за правительство. Между тем правительство в каком-то смысле на записку Маяковского откликнулось. Делом, а не словом. А пароход, ну что пароход? Он небось с теплоходом «Владимир Маяковский» болтает.

По поводу корабликов у Маяковского есть замечательные стихи:

По морям, играя, носится

с миноносцем миноносица.

Льнет, как будто к меду 

осочка,

к миноносцу миноносочка.

И конца б не довелось ему,

благодушью миноносьему.

Вдруг прожектор, вздев на нос 

очки,

впился в спину миноносочки.

Как взревет медноголосина:

«Р-р-р-астакая миноносина!»

Прямо ль, влево ль, вправо ль 

бросится,

а сбежала миноносица.

Но ударить удалось ему

по ребру по миноносьему.

Плач и вой морями носится:

овдовела миноносица.

И чего это несносен нам

мир в семействе миноносином?

Другой Владимир, может быть, невольно, а может быть, полемизируя, написал не менее замечательные стихи. О том же. Только с другим финалом. Я имею в виду песню Владимира Высоцкого:

Всему на свете выходят сроки,

А соль морская – въедлива как 

черт, –

Два мрачных судна стояли 

в доке,

Стояли рядом – просто 

к борту борт.

Та, что поменьше, вбок 

кривила трубы

И пожимала боком и кормой:

«Какого типа этот тип? 

Какой он грубый!

Корявый, ржавый – просто 

никакой!»

В упор не видели друг друга

Оба судна

И ненавидели друг друга

Обоюдно.

Он в аварийном был 

состоянье,

Но и она – не новая отнюдь, –

Так что увидишь 

на расстоянье –

С испуга можно взять 

и затонуть.

Тот, что побольше, мерз от 

отвращенья,

Хоть был железный малый, 

с крепким дном, –

Все двадцать тысяч 

водоизмещенья

От возмущенья содрогались 

в нем!

И так обидели друг друга

Оба судна,

Что ненавидели друг друга

Обоюдно.

Прошли недели, – 

их подлатали,

По ржавым швам 

шпаклевщики прошли,

И ватерлинией вдоль талии

Перевязали корабли.

И медь надраили, и краску 

наложили,

Пар развели, в салонах свет 

зажгли, –

И палубы и плечи распрямили

К концу ремонта эти 

корабли.

И в гладкий борт узрели

Оба судна,

Что так похорошели –

Обоюдно.

Тот, что побольше, той, 

что поменьше,

Сказал, вздохнув: «Мы оба 

не правы!

Я никогда не видел женщин

И кораблей – прекраснее, 

чем вы!»

Та, что поменьше, в том же 

состоянье

Шепнула, что и он неотразим:

«Большое видится на 

расстоянье, –

Но лучше, если все-таки – 

вблизи».

Кругом конструкции 

толпились,

Было людно,

И оба судно объяснились –

Обоюдно!

Хотя какой-то портовый 

дока

Их приписал не в тот же 

самый порт –

Два корабля так и ушли 

из дока,

Как и стояли, – вместе, 

к борту борт.

До горизонта шли в молчанье 

рядом,

Не подчиняясь ни теченьям, 

ни рулям.

Махала ласково ремонтная 

бригада

Двум не желающим 

расстаться кораблям.

Что с ними? Может быть, 

взбесились

Оба судна?

А может, попросту 

влюбились –

Обоюдно.

Удивительно, жизнь и судьба Высоцкого была гораздо ближе жизни и судьбе Есенина, а стихи – нет, совсем другие, ближе к стихам почти непьющего Маяковского.

Краснящих, мне кажется, поступил, так сказать, дерзко, но сомневаюсь, что сам пароходик сформулировал бы лучше. Что до правительства, то… молчу, молчу, сейчас не царское время, разжигать и оскорблять чувства верующих слишком рискованно.

Не могу лишь не вспомнить еще одно завещание, маркиза де Сада. Я уже писал где-то, сравнивая их, повторяться лень, поэтому просто процитирую:

«... Как только яма будет засыпана, надлежит набросать сверху желудей, дабы потом и место названной ямы, и кустарник выглядели как прежде и следы моей могилы исчезли с поверхности земли. Ибо я льщу себя надеждой, что память обо мне сотрется из людской головы.

Написано в Шарантон-Сэн-Морис, в здравом уме и телесном здравии, 30 января 1806 года. Д.А. Сад».

Ага, тут вам и «товарищ правительство», и «счастливо оставаться», черный юмор и садистские частушки. И не удержусь, замечу в скобках, что один текст написан 12-го числа 30-го года. А другой 30-го числа 12-го месяца.