Кофе с кардамоном

Москву никто не любит. Я тоже не люблю Москву. Москва – это ж… Но это банально и даже как-то неловко об этом говорить – настолько это банально.

Так стало не только сейчас. Так было и раньше. Так было всегда. Москва всегда была угрюмым городом, измученным бюрократией, православием и азиатской природой русского социума. Здесь, в Москве, кроме как в ж…, по-другому и не было никогда.

Но всегда были какие-то приятные мелочи и нюансы на заднем плане московской ж…

Был, например, «Джалтаранг» – индийское кафе на Чистых прудах в 80-е годы. Там был кофе с кардамоном. Кардамон был таким продолговатым ароматным зерном. Там были еще какие-то индийские штучки – разные острые лепешки и тонкий, почти прозрачный, хрустящий хлеб. Там можно было сидеть на веранде на пруду и смотреть на лебедей – почти как на Западе. Там были все самые интересные персонажи конца позднего застоя – от гомосексуалистов до диссидентов. Там казалось, что в России все возможно, и ничего для этого не надо делать, а надо просто сидеть на веранде на Чистых прудах и пить кофе с кардамоном. А дальше все будет само собой – например, Москва перестанет быть ж…

Но Москва не перестала.

Москва ею осталась.

Из приятных мелочей еще была Надя Граф. Она работала помощником режиссера на Таганке, но потом ушла в свободное плавание. У нее на квартире был публичный дом. Там собиралась самая актуальная публика для своего времени – иностранцы, экстрасенсы, владельцы не так давно появившихся кооперативов и другие полезные люди. Надя была похожа на женщин Серебряного века, но говорила, что она – донская казачка. У нее всегда можно было что-нибудь купить или продать. Разный по тому времени дефицит. И еще, например, валюту. Она играла на гитаре Окуджаву и другие трогательные песни, а ее девочки пели все вместе, пока они ждали мужчин. Лесбиянкой она была тоже. Но все это было почти духовно.

Еще у нее был видеомагнитофон, который к тому времени мало у кого был, и там можно было посмотреть все, что не показывали в советских кинотеатрах.

К Наде я приезжал только из-за видеомагнитофона.

Еще была Таня. Таня тоже была лесбиянкой. Ее папа служил начальником женской колонии где-то под Уралом. Мы с ней учились в одном институте. У Тани было много интересных книг. От нее я впервые услышал про Дерриду, и еще она мне дала почитать «Лолиту». У нее было много и другого неполитического самиздата. Но она была в папу. Ее тянуло к чистоте и природе. Поэтому все ее мужья были простые парни. Все любовницы – девушки из провинции или из деревни – рослые, крепкие, широкоплечие. В Москве они занимались тем, чем занимались лимитчицы – работали на стройках или в метро. Они пили водку не меньше и не хуже мужчин. Таня водила их по магазинам и в кино. Но это их не меняло. Они не цивилизовались. Они говорили так же, как у себя в провинции – «кажный» вместо «каждый» и «деньжищи» вместо «деньги». Но Тане было с ними хорошо. Лучше, чем с мужьями. С мужьями она расставалась быстро, а девушки задерживались у нее надолго.

Саша тоже оказался в ряду приятных мелочей Москвы. Он был гомосексуалистом и жил в большой квартире на Тверской. Актер в Театре Советской армии. И его тянуло к природе, поэтому любовник у него был тоже из народа. Из того же театра, но только рабочий сцены. Здоровый такой х… При мне у них была обоюдная истерика. Не из-за постороннего х…; по другим житейским мелочам.

Еще был Коля-трансвестит. Он переодевался женщиной и приходил в ГУМ покупать женские лифчики и трусы, которые коммунисты называли то трикотажем, то нижним женским бельем. Но продавщицы сразу понимали, что это мужчина, который только притворяется женщиной, а сам-то мужчина, и вызывали милицию. Милиция вызывала «скорую помощь». Но Коля, когда его выпускали из психбольницы, снова одевался как женщина и приходил в ГУМ за нижним женским бельем.

Еще по Арбату ходил троллейбус, хотя Арбат был тогда ничем не лучше, чем сейчас.

Еще была Маша. Маша была дура, но мы поженились.

Еще был Витя. Витя был сумасшедший, но он скрывал, что он сумасшедший. Он делал вид, что он экстрасенс. Однажды мы с ним случайно оказались на Пушкинской площади, когда там был митинг «Демократического союза», и потом всю ночь провели в КПЗ.

Еще был «Пекин». Там было китайское вино «Тенхуа» из дикого винограда, соевый соус, черные яйца и еще какой-то деликатес.

Еще была Надя. Надя была китаисткой.

Еще была Алена. Алена была художницей.

Еще по Москве было приятно гулять.

Еще был Музей Калинина. Там был большой кальян, который подарили Калинину таджики, когда образовалась Таджикская ССР. Калинину, как и Сталину, постоянно что-то дарили. Ну, не так много, как Сталину. Но тоже до х…

Еще были театральные студии. Там занимались пантомимой, пластикой, движением, вокалом и дикцией. Репетировали этюды. Ставили авангардные спектакли. Были и литературные объединения. Там читали стихи и прозу, а потом обсуждали. Там шла совсем другая жизнь. Там тоже казалось, что все в России когда-нибудь будет по-другому.

Но потом все это тоже провалилось в московскую ж…

Еще были чебуречные, пельменные, шашлычные, закусочные, пивные и рюмочные. Там говорили о Боге. О Советской власти. О литературе. Пели песни. Ругались. Иногда дрались. Потом прощали друг друга. Не расходились до самого закрытия. Потом пили где-то еще.

Но это все тоже улетело в пропасть московской ж…

После конца Советской власти все это стали восстанавливать в стиле ретро и ностальгии по советской жизни, но ничего хорошего не получилось.

Еще были мастерские художников и зал на Малой Грузинской, где были выставки тех, кого больше нигде не выставляли.

Были еще и Дом кино, ЦДЛ, ВТО и все остальные творческие дома, которые московская ж… пережевала тоже.

Еще был кинотеатр «Иллюзион», кинотеатр повторного фильма и киноклубы, где показывали любопытное советское и западное кино.

Этого ничего не жаль. Это была все та же ж… как и та ж… которая ее засосала. Которая сейчас. Просто одна ж… засосала другую.

Москва вернулась к своему обычному состоянию.

Но иногда в пропасти и глубине московской ж… все-таки что-то такое приятное было.