Выше трона

И ты сверх всех Индейских тронов могла бы ножку протянуть...  

Эдгар Дега. Женщина, вытирающая ноги, 1885–1856. Нью-Йорк, музей Метрополитен

Пушкин имеет репутацию большого любителя маленьких женских ножек. Это не то чтобы существенная, но очень специфическая часть наших представлений о нем. Славу певца или по крайней мере строгого ценителя ножек он снискал еще при жизни. Вот что в 1828 году по этому поводу писал издатель «Дамского Журнала» князь Шаликов: «И наш любезный сибарит/ Талантом, чувством, песнопеньем/ Лишь только женщин отбранит,/ Как вдруг невольно, с восхищеньем,/ О ножках – лучшей красоте/ Роскошно-томного Востока,/ Своей прелестнейшей мечте –/ Воспомянув, в мгновенье ока/ У ножек с лирою златой!../ И ножка женщины, конечно,/ Не хуже головы мужской,/ Набитой спесью, чванством вечно/ И, тем не менее – пустой!»

Слава эта только упрочилась в потомстве. Прошло сто с лишним лет, и Анна Ахматова, подытоживая свою поэтическую характеристику Пушкина, не нашла ничего лучше ножек: «Какой ценой купил он право… Шутить, таинственно молчать/ И ногу ножкой величать?»

И все это главным образом, благодаря двум-трем (всем известным) местам из первой главы «Онегина». Ножки в те времена представляли несравненно сильнейший предмет вожделения, поскольку были прикрыты длинным платьем, что весьма затрудняло их лицезрение (чем, кстати, был обусловлен в значительной мере и интерес к балету). И Пушкин, с его пламенным воображением, полностью отдавал им должное. В его рукописях находятся рисунки изящных ножек. Соболевский к своим стихам: «... Я ж, нежней кота,/ Легче всякой серны/ Скоком к ножкам Керны!/ – Ах! Как они скверны!!!» сделал примечание: «Стихотворение, которое беспрестанно твердил Пушкин».

Но в том, что Пушкин отдал дань этой теме в своем творчестве, помимо интереса, вызванного естественными причинами, не могло ли быть какого-то литературного влияния, следования уже сложившейся литературной традиции? Маловероятно, чтобы здесь у Пушкина были западные образцы. В европейских языках, по крайней мере французском и английском (на что обратил внимание Набоков), слово «ножка» не имеет такой игривой стилистической окраски. Китайцы – но и то разве косвенно, как нация, культивировавшая миниатюрные ножки, а не как литературные учителя. Зато в русской поэзии по части пристрастия к женским ножкам у Пушкина были предшественники. Например, в московском журнале «Друг Просвещения» (1806, ч. 4, № Х) анонимно было напечатано следующее: «Когда б китайцы эти ножки/ Так видели, как видим мы;/ В них не было б ума ни крошки,/ (Коль есть еще у них умы). / Конфуций сам, сей столб законов,/ Их видя, должен был вздохнуть –/ И ты сверх всех Индейских тронов/ Могла бы ножку протянуть./ Но ножки так казать опасно –/ Повсюду царствует любовь,/ И прелесть самовластно/ Между сердец волнует кровь». Здесь можно отметить смелую мысль (ножка выше тронов) и строки, которые, похоже, отозвались в пушкинских стихах в виде реминисценции: «И прелесть самовластно/ Между сердец…»

У Пушкина же: «В самовластной красоте/ Все сердца…»

«Друг Просвещения» прекратился почти за 10 лет до того, как Пушкин, еще мальчиком, стал серьезно предаваться поэзии, тем не менее он его читал. Там была напечатана сатира на молодого Дениса Давыдова «Сон»:

Реминисценция этих стихов довольно явственно проступает в пушкинской эпиграмме «Мальчишка Фебу гимн поднес». В «Друге Просвещения» же было напечатано «Послание к Фон-Визину» графа Хвостова, в котором граф призывал умершего сатирика: «Покинь предел гробницы мрачной/ И научи нелепых чад…/ Оставь на час жилище хладно,/ Мы улыбнемся хоть на час…»

Сие послание, по всей видимости, подало Пушкину идею его лицейской поэмы «Тень Фон-Визина», в которой Фон-Визин, отпросившись на время у Плутона, среди прочих российских певцов посещает в Петрополе и графа Хвостова. Так что и мадригал анонимного ножкофила был ему, судя по всему, известен.