Земля Колымагина

– М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2012. – 160 с.

– М.: Русский импульс, 2012. – 240 с.

В современной литературе стало совсем непросто. Все пишут стихи, все титулуют себя писателями (то, что они поэты, признается явочным порядком). К концу 1990-х годов произошла окончательная катастрофа: мода на писателя поразила приблатненных чиновников и авторитетных бизнесменов.

Неостановимо работают типографские станки. Книги повсюду. По логике прошлого столетия их должны читать. Но кто их читает, можно только гадать. Никаких знаков прочтения нет даже в большинстве рецензий. Главное не прочитаться, главное – издаться. При этом также очевидно, что литературе все-таки еще хребет не сломали. Она еще выныривает из потока нечистот, несущегося неведомо куда по знакомому руслу еще совсем недавно вполне живой и таинственно прозрачной реки. И порой даже интересно: что вынырнет? Бориса Колымагина я знаю много лет. В нашей маленькой московской литературной деревне с ним, конечно же, нельзя было не сталкиваться. Мы и сталкивались, то есть сходились и дружили – на ниве общественно-литературной деятельности… Но сходиться опять-таки не значит читаться. Я знал, что Борис Колымагин – религиовед, что он занимается историей религиозных движений в нашей стране после 1917 года, но все же, повторяю: наши встречи были не про это. Перелом произошел, как он и должен был произойти – естественным образом: однажды мне в руки попала книга Колымагина о великом хирурге Валентине Феликсовиче Войно-Ясенецком (1877–1961). Честно говоря, зацепило нахальство названия. О том, что архиепископ Симферопольский и Крымский Лука, в миру Войно-Ясенецкий, за свои медицинские труды получил Сталинскую премию первой степени, я знал давно. Но хотелось понять смысл такого заглавия: что это – потачка попсе или некое художественное истолкование земной судьбы человека, ныне причисленного Русской православной церковью к лику святых. Оказалось, что приятно, не то и не другое. Колымагин, с опорой именно на архивы, написал настоящую научную биографию Войно-Ясенецкого, сумев найти очень точное соотношение двух начал его жизни: профессионально-медицинского и духовно-просветительского. Вместе с тем этой биографией предложена очень убедительная модель представления таких судеб, осуществленных в мире под гнетом большевизма. Колымагин не впадает ни в абсолютизацию историко-культурной фактологии (сохраняя приверженность точности), ни в лиризм апологетики, нередко свойственной словесности сугубо церковного происхождения. Свой подход к тяжелому для изложения материалу Борис Колымагин обозначил в заключении книги: «Соприкасаясь с жизнью святителя Луки, мы входим в соборный опыт новомучеников, встречаемся с тем немногим подлинным, что осталось от советской эпохи». Отсюда и заглавие. Дух возвысился над властью, которая только и смогла что попытаться стать этому Духу причастной – посредством премиальной медальки (конечно, первой степени!). Высшая поэзия!

Литературное искусство в этой книге Колымагина очевидно. Он сумел написать захватывающий роман-быль. Не менее сложны творческие цели Колымагина-поэта, связавшего свое самовыражение с верлибром и с прозаической миниатюрой. Его новая книга «Земля осени» – вне сомнений, этапная. Ибо поэтические стратегии главенствуют в его по внешности прозе. Это просто разгон от заведомой условности прекрасных рифмованных строф (они в книге тоже есть) к осязаемости словесного образа, освобожденного от любых версификационных условностей.

А это уже из «Больничных записей» (раздел «Опыты не в стихах»):

«Отделение кардиологии. Туалет без задвижки. Сестра говорит: «Нельзя. А вдруг вы умрете?»

«Господь не дал мне легкости письма. Глупостей чтоб не наболтал» («Зоя»).

Гений палиндрома, трагически погибший Дмитрий Авалиани иллюстрировал написанное Колымагиным (книга «Прогулки», 2004), а однажды подарил ему прекрасный изопалиндром «Кто такой Боря…» Сегодня он воспроизведен на последней странице обложки «Земли осени», и по закону палиндрома возвращает нас и к началу сборника, к строкам:

Как видно, отсюда и начинается у Колымагина все остальное.