Иззанимались

Может быть, утром трясет Анатолия Викторовича потому, что он живет на Челюскинской улице?! Это там, на севере Москвы. До ближайшего метро нужно ехать на автобусе. Но теперь Анатолий Викторович редко ездит – он на пенсии.

У Анатолия Викторовича  организм устроен странным образом: он не пьянеет! Выпьет стакан – и трезвый. Выпьет второй – чуть-чуть захмелеет. А после третьего уже не помнит где, куда и откуда. По сути, если здраво взглянуть, то уже на втором стакане начинается отравление организма. Но не сильное. Если бы Анатолий Викторович  на втором именно стакане остановился, то отравления бы организма не было. Но этот переходный момент им никак не улавливался. И пошло-поехало. Утром желчью харкает в раковину, дрожит, как отбойный молоток, и все думы только о скорой похмелке. То есть, здраво вскидывая мысли, о продолжении глубокого отравления организма.

Ну что делать?! Если не пьянеет человек с нормальной дозы! Головой об стену, что ли, биться? Нет, этого делать не следует. Нужно изучить себя. Посмотрите, сколько нормальных мужиков во дворе – примут сто грамм, и привет, качаются, песни поют, и больше – ни-ни! С ними Анатолию Викторовичу скучно. Вот с Витькой из второго подъезда он любит выпивать. У того организм такой же, как у него. Не пьянеют оба! Литр выпьют и ходят по двору – хоть бы что! Зато утром – болезнь, отравление, иными словами интоксикация научно!

Только Витька очень уж разговорчивый. Как выпьет, так губы сами собой шлепают и шлепают без остановки. И все время травит анекдоты, которые Анатолий Викторович  слушать не любил, но приходилось. Вот один Витькин анекдот, к примеру:

Да... Анатолий Викторович  помолчал. А чего тут говорить? Как раз после этого анекдота Витька и умер. Утром на другой день. В 47 лет! Хороший, заводской был парень...

Выпивать Анатолий Викторович  начал прямо в ремесленном училище. Ходили в черной форме, как эсэсовцы, в кирзовых тяжелых ботинках, в гимнастерках, подпоясанных широкими ремнями со стальной пряжкой. В драках пускали в ход эти ремни, и вся шпана от сплоченных ремесленников разбегалась. Пили водку. Окончание ремеслухи с самыми закадычными друзьями отмечали в ресторане гостиницы «Север» на Сущевском валу. Был и Мишка Гусев, рыжий и конопатый, от которого Анатолий Викторович впервые услышал песни Окуджавы, чьи песни в общую тетрадку по технологии металлов записывали через «А» – Акуджава. В учебном цеху училища у станка Гусь брал гаечные ключи и, стуча в ритм по станине, пел:

Песни «Акуджавы», почти блатные, очень нравились ребятам.

В ресторане сразу, по предложению Гуся, врезали по фужеру водки – и уже вне сознания очнулись в камере местного отделения милиции. Говорят, вышибли витрину в гостинице.

Деньги от пенсии, как и обычно, кончились быстро. Взлохмоченный, небритый Анатолий Викторович, чертыхаясь, бродит в одних сатиновых в синих ромашках трусах по своей однокомнатной квартирке в поисках остатков выпивки (…).

Двор зарос буйной зеленью. Под деревьями, за помойкой у гаражей, мужики колотят в домино. Фишки домино необычные, черные с белыми точками, а белые с черными глазками.

Старуха Ангелина идет по дорожке, сильно стуча палкой. Она делает шаг, нога зависает в воздухе, и в это время громко бьет палкой по асфальту. Глядя на нее, кажется, что она сейчас упадет, такой болезненной, немощной, беспомощной выглядит она. Но с виду она не совсем измождена. Даже во всем теле присутствует полнота, говорящая о жизненном достатке.

Впрочем, теперь полноту воспринимают как болезнь. У всех, кого ни возьми, диабет. Окороков с красной рыбой наедятся и болеют. Холодильники у всех забиты, а все чем-то недовольны. Интересный народ. Очередь в поликлинику. Потом очередь в собесе на добавление пенсии по инвалидности.

У Ангелины несколько восточное, смуглое лицо с резко выступающими скулами, узкими глазами и приплюснутым носом с большими ноздрями. Дело в том, что мать ее была казашкой.

Анатолий Викторович  давно наблюдает за ней. Просто интересно ему за ней наблюдать.

Все время, выйдя из лифта, Ангелина заходит в комнатушку консьержки. Та тоже восточная женщина, из Узбекистана. И Ангелина начинает изливать душу о своих многочисленных болезнях. Летом дверь в комнату консьержки приоткрыта, и много раз, проходя мимо, Анатолий Викторович  слышал жалобный голос Ангелины:

– Ночью чуть не померла…. Сердце как застучит, как заболит. Ужас. Принялась пить таблетки.

Консьержка поддакивает:

– Это плохо, когда болит сердце…

Консьержка говорит на чистейшем московском языке, как будто родилась в Москве. Она работала в Самарканде учительницей русского языка и литературы.

Ангелина живет одна в двухкомнатной квартире. Два года назад похоронила мужа, который, как и Анатолий Викторович, работал на военном заводе.

Как только Ангелина где-нибудь сталкивается с Анатолием Викторовичем, так сразу замедляет движение, интенсивнее опирается, прямо-таки наваливается на свою палку, часто дышит и закатывает глаза. При этом губы ее синеют, а лицо становится зеленоватого цвета, как будто она действительно сейчас упадет замертво.

Анатолию Викторовичу было ясно, что Ангелина при каждом удобном случае старается вызвать к себе сочувствие, жалость, что ей тяжело, больной, жить и передвигаться с места на место. Но почти каждый день с ней сталкивался Анатолий Викторович, как будто Ангелина подгадывала момент, чтобы показаться ему еще более разбитой и несчастной. То он встретит ее выходящей из лифта. Створки только раскроются, она стоит еще более или менее прямо, но как только видит Анатолия Викторовича, так сразу же принимает вид тяжелобольной (…).

Не спеша Анатолий Викторович  прошел под ясени за домом, где уже приятели «забивали козла» за самодельным столом. Сел на скамейку, ожидая свою очередь. Подумав, сказал как бы ни для кого:

– Неплохо бы было принять на грудь в такой теплый денек. – И посмотрел на небо, чистое и ясное.

– Хорошо бы, – сказал Пашка-водопроводчик. – Я хотел достать, никто не дает.

Пожилой, как Анатолий Викторович, Григорий Кузьмич, с длинной гривой седых волос, промолвил:

– Глобально надо искать. Тут мы уж все иззанимались!

– Это правильно, – согласился Анатолий Викторович.

В разговор вступил отставной подполковник, сидевший в кителе с погонами, Барсуков:

– Правильно, нужно смотреть в глобальном смысле. Например, вот я к соседу – дай денег! А он мне, мол, что я попрошайка. И не дал.

В это время Анатолий Викторович  заметил, из подъезда вышла Ангелина, и в его голову ударила мысль – занять у нее. Потому что никогда к ней по этому важному вопросу не обращался. Даже мысли такой не было. Как это занимать у больной старухи?

– Пойду, попробую, – сказал он, встал и пошел навстречу Ангелине по дорожке.

Когда он почти лоб в лоб сошелся с нею, а она все стучала палкой, он внезапно и твердо попросил:

– Ангелина Васильевна, сто рублев не одолжите ли до пенсии? – произнес он и опустил глаза. Голос его не просто дрожал, он срывался.

Анатолий Викторович  любил слово «рублев», и не любил слово «рублей». Разница небольшая. Но впечатляла. Быть может, именно это сказанное слово «рублев» разжалобило ее, и она раскошелилась.

На «ста рублев» какое-то стеснение вздрогнуло у него в ногах. Он отступил на шаг.

– Щас посмотрю, – сказала просто старуха и полезла в свою сумку. При этом украдкой она рассматривала его лицо – немного нервное, но серьезное лицо, затененное козырьком фуражки.

Анатолий не верил глазам своим, как Ангелина достала пухлый кошелек, открыла его и, щурясь, извлекла новенькую сотню.

– Бывает, – сказала она, протягивая купюру.

Анатолий Викторович  сам не свой от неожиданной щедрости принял деньги.

– Вот спасибо-то! Прямо очень вам благодарен!

И встал боком, пропуская старуху в сторону автобусной остановки.

Доминошники видели это невероятное событие, приободрились.

Поручили бежать в магазин Пашке-водопроводчику, самому молодому, ему было 55 лет.

– Чего брать-то? – поинтересовался Пашка.

– Бери пару бутылок белого, ну и закусить на остаток, – сказали сразу все хором.

Неимоверное согласие воцарилось за доминошным столом под ясенями.

Через пару дней Анатолий Викторович  получил пенсию и позвонил в квартиру Ангелины. Она открыла – и была без палки. Анатолий Викторович  достал из внутреннего кармана деньги, вытянул аккуратно из стопки сотню и протянул ее Ангелине.

– Это вы, что ж, за всех отдаете?

– За кого «за всех»? – не совсем понял он.

– Да за тех, с кем выпивали.

– Да это ладно, – смутился Анатолий Викторович.

Ангелина вышла на площадку и прикрыла за собой дверь. Прислушалась. Анатолий Викторович  тоже посмотрел по сторонам.

– Инвалидность вам надо оформить. Будете получать на шесть тысяч больше, – прошептала Ангелина.

Анатолий Викторович  растерялся, даже немного покраснел и, чтобы этого не было заметно, покашлял в кулак несколько раз. Здоровье у него было отличное, несмотря на возраст. К врачам никогда не ходил. Даже карточки медицинской там у него нет.

– Я не знаю, – промолвил Анатолий Викторович, думая о том, что он сейчас пойдет поправлять здоровье.

Но Ангелина ухватила его за локоть и прошептала:

– Я как раз собираюсь в поликлинику. Подождите здесь.

И она исчезла за дверью.

Буквально через три минуты выскочила, именно выскочила, палка была под мышкой, в руках сумка. Очень тихо сказала:

– Вы сейчас свою пенсию мне отдадите, а я передам врачу, моей знакомой. Ну, я с ней сотрудничаю...

От этих слов он даже остановился.

– Как отдам...

Ангелина уставила свои черные глаза в его бледные.

– Так. Один раз отдадите десять тысяч, а будете получать восемнадцать. Вы же двенадцать тысяч получаете?

– Да.

– Вот, понимаете. Разок отдадите, а жить будете свободнее.

– Не понял, это, что же, взятку давать мне ей? – испуганно сказал он.

– Вот чудак-то! Зачем вы только такие страшные слова говорите! Вы ничего давать не будете. Давайте мне десять тысяч. Я же сказала, что сама передам. Через недельку придете в поликлинику, она вам все оформит. Моя подруга.

Поколебавшись, поумножав про себя, вспомнив, что он 50 лет отбарабанил на военном заводе в три смены, а пенсию получил лишь, как говорится, на поддержку штанов, Анатолий Викторович  передал десять тысячерублевых купюр Ангелине.

Всю жизнь Ангелина проработала на Ростокинской плодоовощной базе. Она могла в дефицитной в то время Москве достать все что угодно: огурцы и помидоры – зимой, ананасы и бананы – в любое время года. Ангелина обрастала связями, делала свой мелкий бизнес с размахом на уровне таких же деловых средних начальников, к которым принадлежала и она. Она подписывала накладные на приемку товара только тогда, когда в ее синий халат падал пухленький конверт, ну и так далее, в духе соблюдения правил советской торговли.

На другой день вечером, когда Анатолий Викторович смотрел футбол, Ангелина пришла в гости с кастрюлькой, в которой дымился отварной картофель, посыпанный укропчиком, и лежали две пышные котлеты.

Посидели за столом, покушали, выпили маленькую бутылку коньяка, в 250 граммов, после чего Ангелина не своим голосом запела:

Валенки, да валенки…

Ну, и так далее. Анатолий Викторович, разинув рот, слушал этот бойкий, звонкий голос. Потом сказал с чувством:

– Ну, ты как Русланова поешь!

И было поднялся по привычке, чтобы сбегать в магазин, но Ангелина тем же твердым голосом Руслановой сказала – хватит, а потом неизвестно как они обнаружили себя на диване, причем в обнаженном виде, как на картинах Рубенса.

– Ой, Толя, ты как молодой! – воскликнула, часто дыша Ангелина.

– А ты как пионерка!

В полубредовом экстазе поздневозрастного секса прошла неделя.

Перед каждой встречей он самым тщательным образом брился. Ангелине нравилась его гладкая кожа.

Он каким-то новым, пристальным взглядом осмотрел лезвие, которым уже несколько раз брился, но оно все еще было свежее. Три дырочки под штырьки бритвенного безопасного станочка с никелированной ручкой. И вспомнил, что году в 70-м ему предлагали перейти на завод металлоизделий, где делали подобные лезвия, и зарплату сулили повышенную. Но Анатолий Викторович  не предал родной оборонный завод, думая далеко вперед о пенсии, о необходимом непрерывном стаже на одном предприятии. И вот доработался. Вышел на пенсию, которую года два вообще не выплачивали, а теперь дают какие-то крохи. Спрашивается, на какую оборону он работал? На оборону, ответят, Советского Союза. Но этот СССР пал без сопротивления и без всякого оборонного могущества. Вывод – верь только самому себе. Не доверяй государству.

Анатолий Викторович ходил, как пьяный, хотя все эти дни капли в рот не брал.

В поликлинике все было новое, и людей было немного. Он посидел на диванчике, пока Ангелина ходила по кабинетам. Минут через десять его вызвали в шестой кабинет. Он вошел, сказал:

– Здравствуйте!

Рыжеволосая врачиха и не посмотрела на него, только буркнула:

– С таким диагнозом лежать в постели нужно!

И протянула ему справку...

Весь месяц Ангелина подкармливала его и показывала картины Рубенса.

Теперь он больше трех стопок по 50 грамм не выпивал. Но стал покуривать. Кайф, говорит, хороший наступает.

10-го числа следующего месяца он, не веря в реальность происходящего, волнуясь, с некоторой дрожью в пальцах, когда ставил автограф на чеке, получил в окошке Сбербанка 18 тысяч рублей.

От прилива счастья даже не знал, как это обычно в подобных ситуациях бывает, что делать, но, походив из угла в угол, решил съездить к дочери, навестить внучку. В магазине купил яблок и пакет сока. Вышел на остановку ждать автобуса, чтобы доехать до «Медведково», метро. Анатолий Викторович знал, что автобус ходит очень редко. Поэтому купил тут же у остановки в киоске газету (…)

Через некоторое время, подняв глаза от газеты, с некоторой радостью в сердце увидел бегущую с палкой под мышкой, как будто это бежала стометровку сочная, кровь с молоком, молодуха, обгоняя ребят и девчонок, тоже поспешающих к автобусу, Ангелину, словно она никогда и ничем не болела.