Правда и песенка Рины Зеленой

– М.: ГИТИС, 2012. – 524 с.

 

Монография профессора, одного из самых авторитетных экспертов в вопросах театрального дела в России Геннадия Дадамяна «Атлантида советского искусства» выросла из курса лекций, который он читал на продюсерском факультете ГИТИСа. Первая часть охватила пятнадцать лет, с 1917 по 1932 год, – время, когда не только одна страна исчезла, была разрушена до основанья, а на ее месте затем была построена другая, новая, – искусство, театральное дело – всё в этой новой стране было новым, революционным, часто совершенно другим. 

В «Атлантиде» каждый вид искусства рассматривается после экскурса в историю, поэтому не случается запутанного смешения имен, направлений и художественных манифестов. Когда же Дадамян сбрасывает маску бесстрастного наблюдателя, углубляется в воспоминания, а вместо «мы» начинает писать «я», монография превращается в насыщенные, интереснейшие мемуары. А истории из прошлого, особенно с личной подачи, с известной людям театра дадамяновской страстной эмоцией, слушать или читать всегда интереснее, чем «нейтральный», «объективный» учебник.

Но именно на место своеобразного учебника «Атлантиду» и хочется поместить. Материала хватило бы даже на несколько. А спорные моменты – а в искусстве бесспорного вообще немного! – иллюстрируются мнением сразу нескольких заинтересованных сторон. Показателен в этом отношении фрагмент об Анатолии Васильевиче Луначарском, наркоме просвещения: «Сегодня в переосмыслении советской истории кое-кто из нас спешит выплеснуть вместе с водой и ребенка. Это относится и к оценке роли А.В. в культурной истории России…» А дальше, как говорится, возможны варианты, причем умещающиеся в одном человеке, имя которого еще не так давно носил и ГИТИС: проводник политики нового строя в культуре, интеллигент («а Сталин интеллигентов не любил»), по мнению одних – «первый советский университет» (Варлам Шаламов), по мнению других – он «съел  огромное количество образованных людей» (Леонид Андреев). Такой же многоликой предстает и вся история страны после 1917 года. Дадамян, когда нужны аргументы,  просто цитирует. Да и какие нужны комментарии к установке памятника Иуде (а хотели Люциферу) или решению, что в институты человек должен поступать, только отработав на заводе, «очистившись»? Иногда, правда, терпения не хватает и пробиваются авторские эмоции: «Создается впечатление, что сами идеологи искренне в эту галиматью верили». Это – Дадамян, сразу узнаешь его голос! 

На фоне этих социальных изменений возникла и развилась авангардная культура, деятели которой были для новой власти лишь временными попутчиками: в немилость впадали недавние фавориты – и футуристы, и архитектор Мельников, и Мейерхольд, и Эйзенштейн, а в 1929 году был снят с должности наркома просвещения и Луначарский. Эти взаимоотношения хорошо описывает фраза Василия Ключевского про Петра I: царь «хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно». Аналогия справедлива и для советских писателей, и для художников...

Впрочем, «история художественного процесса» составляет лишь основную фактологическую часть монографии Дадамяна. Есть еще и вторая, посвященная связям этих самых «фактов» с «идеями своего социального времени». Самый запоминающийся пример – уже на первых страницах: на станции метро «Площадь Революции» в скульптурной композиции Манизера все работяги смотрят вдаль, а гнилая интеллигенция – в пол. Психология взгляда тут бескомпромиссно делит «народ» на правых и виноватых или «социально близких» и «социально далеких» для советской власти. Другая идея – «стремление к смерти как высшей славе». Символы победы-смерти присутствуют в оформлении праздников. Два главных цвета Первомая – красный (кровь) и черный (смерть). Чем дальше читаешь «Атлантиду…», тем более захватывающим становится чтение, привыкаешь к отступлениям, набранным в книге мелким шрифтом, проникаешься авторской интонацией, его манерой перебивать самого себя, чтобы подкрепить очередную мысль вдруг подвернувшейся кстати историей, дней минувших анекдотом «от Ромула до наших дней». В этой книге важно, что автор, говоря о статье 1932 года «С кем вы, «мастера культуры»?», на следующей уже странице пишет: «От этого времени осталась песенка, которую пела Рина Зеленая». В истории искусства мелочей нет.

Монография Дадамяна не ставит крест на прошлом, показывая советское искусство в многообразии интересов и частных обид, часто – заложником этих частных обид, «отношений», о чем автор знает, кажется, все, до самых мелких и другому неизвестных мелочей. Жить в эту пору прекрасную, правда, не очень хочется. Вот почитать – интересно. Важно еще, что идеологические «скрепы», скреплявшие до смерти, не мешают автору свободно говорить о предмете – о самом искусстве, как говорится, в сложности и многообразии. Дадамян к тому же не настаивает, что открыл или – тем более – что закрыл тему, но его монографию тем не менее хочется сравнить с чем-то героическим, античным, с делом невероятным, – ну, пожалуй, что с глыбой, которую Сизиф все-таки смог зафиксировать на вершине горы.