Дурацкие истории

Зелень сада, начало романтического приключения...
Михаил Мамонтов. В саду. 1910-е. Нижегородский художественный музей

1.

Моя юношеская любовь с соседкой, помню, разгорелась необычайно, и я места себе не находил, когда не был с ней рядом. Целыми днями я просиживал за деревянным столом в саду напротив ее дома в надежде, что она выйдет и я увижу ее. Я сидел с книгой, но не мог с пониманием прочитать и строчки, потому что каждую секунду обращал свой взор на пролом в заборе, обрамленный сиренью, – за этим проломом открывался вид на террасу ее дома. Дом казался мне таинственным замком, она – принцессой заточенной в нем, а ее муж, афганский ветеран – драконом. Ну а я понятно кем себе казался – белым принцем на чем-то там.

А надо сказать, что робок я был до того, что не смел показать ей свою симпатию, не решался первым с ней заговорить и не то чтобы поцеловать, а даже за руку взять не мог. Видя эту мою робость, она как-то пригласила меня с братом на чай и в карты поиграть. Мы приняли приглашение, вымыли лица и зачесали волосы водой, так, чтобы они держались как надо, и явились к ней на террасу. Я бы еще добавил, что мы надели свою лучшую одежду, но если бы вы видели эту одежду, то умерли бы от смеха. Там был и ее муж. Он сидел и холодно смотрел на меня сквозь очки, холодно, потому что подозревал, что у нас с его женой был секс. Признаюсь, никакого секса у нас с ней очень долго не было – только чистые платонические отношения – со вздохами, томными взглядами, мечтаниями и замираниями сердец при виде друг друга и случайных прикосновениях. А потом, когда он узнал, что секса у нас с ней не было, то взбесился еще больше (но это отдельная история).

Так вот, сели мы играть в карты и пить чай. Я же, играя, думал только о ней и о том, как мне показать, что я мужчина. Она сидела слева от меня, а муж напротив. И вдруг я вспомнил любимый мной в те времена роман Стендаля «Красное и черное» и методы, какими пользовался в обольщении главный герой Жюльен Сорель. Тогда, собравшись с духом, я взял ее за руку под столом. Я протянул свою трясущуюся руку под стол, нервно схватил ее за колено, а потом нашел уже кисть. Ее рука оказалась теплой и приветливой. Я никогда раньше не делал таких вещей, поэтому сердце мое билось так, что его стук, казалось, слышит весь поселок. Я думал, что упаду сейчас с инфарктом или по меньшей мере потеряю сознание.

– Иван, – сказал мне ее муж, прямо глядя мне в глаза, – с тобой все в порядке?

– Да, – ответил я нагло – теперь мне было все равно, что будет, – да, все в полном порядке.

2.

А дело было так. Он вызвал меня к себе и спросил прямо: «Иван, ты спишь с моей женой?» Это муж моей соседки на даче меня вызвал. То есть он пришел ко мне в сарай, где я коротал время за чтением Книги перемен, сидя в полутьме за грязным столом, на котором помимо книги была банка с окурками, коричневый стакан с остатками чая и сахар в разбитой сахарнице. И еще было написано на этом столе: «Иван, 1917 год». Не знаю, как там появилась эта надпись, мы с братом часто гадали, каким образом и, главное, когда я успел побывать в прошлом, какие чудодейственные средства туда меня отправили. Причем наверняка в 1917-м этого стола еще не существовало! Так вот, сосед пришел ко мне в сарай и сказал, бряцая бутылкой водки: «Иван, пойдем ко мне на террасу, есть разговор!» Я молча встал и пошел за ним, предчувствуя грозу.

Когда он мне задал этот вопрос – про интимные отношения с его женой, я растерялся. Я не мог признаться ему, что вообще еще ни с кем не спал и о сексе знаю только понаслышке. И даже не представляю толком, с какого края надо к сексу подходить и как за него браться. Поэтому, сделав наглое лицо, я сказал: «Понимаешь ли, у меня в жизни уже столько секса было, что больше не хочется! Надоело!»

От удивления он поперхнулся и вытаращил на меня глаза. «Иван, не смею сомневаться в твоей правдивости, уверен, что все сказанное тобой – сияющая истина, но все же в твоем возрасте у меня, например, секса почти не было. Как же ты смог так им назаниматься, что тебе прямо-таки надоело!?» «О! – ответил я, небрежно прикуривая, – сейчас такие времена и нравы, что нет ничего проще. Щас все это запросто!» «Вот тебе деньги, – сказал тогда он, – быстро дуй в магазин и обратно, чтоб одна нога здесь, другая там».

Когда поздно вечером приехала его жена с работы, мы все еще сидели на террасе и вели беседу о сексе – уже не совсем трезвые. «Вот, – сказал он ей, указывая на меня, – перед тобой человек, который вообще не нуждается в интимных отношениях! Снимаю шляпу».

3.

А в другой раз мы дрались с ним всю ночь. С мужем моей соседки. Как-то ему совершенно надоели мои платонические отношения с его женой, и он решил меня пристрелить. Но в силу ряда причин у него не получилось. Поэтому он предложил мне выйти в сад для драки. Никто нам помешать не мог, все уже спали. Вообще весь поселок устал уже от нашего любовного треугольника, история этого адюльтера приелась людям как скучная мелодрама. Это поначалу они смаковали происходящую у нас трагедию, сидя вечерами с чаем на верандах, а потом им надоело – так же как и американским телезрителям когда-то надоели регулярные трансляции экспедиций на Луну. Все рано или поздно надоедает.

– Пойдем, выйдем, – сказал он мне, – решим наш спор в честном бою!

А у меня, надо сказать, никакого спора с ним не было, это у него был спор со мной, но делать было нечего, и я вышел. И вот началась у нас драка. Хотя дракой это назвать сложно, я был еще тот боец, так что это скорее походило на избиение детей. Но я держался до последнего. Мы мотались по всему поселку, оба в синяках, ссадинах и царапинах (он тоже, потому что падал постоянно на камни и стекло), валились на заборы, убегали от собак, кричали о том, что оба ее любим. В итоге, к утру, мы стали лучшими друзьями.

4.

Как-то поздно ночью на даче, когда сосед уже спал, мы стояли с его женой в саду и о чем-то беседовали. Я уже не помню, о чем мы говорили, возможно, даже, что на самом деле мы молчали. Ночь была вроде бы теплой, и, может быть, пахло жасмином, который рос поблизости, а может, и нет, я не помню, цвел ли он тогда. Поначалу было так темно, что я различал только ее силуэт передо мной, хотя мы стояли совсем близко – нас разделяло сантиметров десять–двадцать. Потом стало светлее, и я уже мог видеть очертания ее лица. А часов в пять утра рассвело окончательно, и все приняло свой обычный белый вид. Я тогда подумал, что человек, который всю ночь стоит на улице, должен бы почернеть на утро, так же как, скажем, если сильно облиться кофе, то будешь коричневый. Или если долго стоять под снегом, то побелеешь. Но мы не ради этого стояли, не ради эксперимента – мы стояли потому, что я собирался ее поцеловать, но никак не мог на это решиться. Она знала, что я собираюсь ее поцеловать, и ждала, когда я это сделаю. Она прождала всю ночь, но так и не дождалась. А в пять утра вышел ее муж с очень злым лицом и спросил: «Иван, мне что, танк надо вызывать, чтобы убрать тебя отсюда?»

5.

Иногда наша дружба с мужем моей соседки, с которой у меня был роман, принимала странные обороты. Хотя не уверен, что это подходящее слово для наших отношений – «роман». Скорее это была песня. Или даже пьеса. Ну не важно. Так вот, как правило, все было вполне заурядно – мы пили чай, играли в карты, беседовали о литературе и кинематографе, совершали променады на пляж и все такое. Часто мы вечерами сидели все вместе на веранде допоздна: он, она и мы с братом. В общем, все было прилично. Но не всегда. Например, он мог вдруг явиться на рассвете и начать стучать в дверь. Мы с братом просыпались, смотрели в розовеющие окна, и Святослав спрашивал: «Что такое? Кого принесло в это недоброе утро?» «Не знаю, мсье Святослав, – предполагал я, – может, молочница?» «…чница, – отвечал он, – где мой топор?» И тут мы слышали голос соседа: «Пацаны, открывайте, это я». Заспанные, мы открывали дверь, и он входил вместе с утренней свежестью, очки запотели, сапоги в росе, а от шинели – суровый запах табака. В одной руке – банка огурцов, в другой – бутылка водки. Мой брат пытался протестовать, вроде пять утра еще, может, не стоит, но сосед был таков, что с ним не поспоришь.

Сами понимаете, что раз день так начинался, то окончиться по-хорошему он не мог. И правда, далее следовало черт знает что. Поездки в магазины, пляж, поиски денег, ссоры, попытки самоубийства, потери. Так, припоминаю странный эпизод – на закате дня я качу вдоль реки на велосипеде. Я в одних плавках, одежда неизвестно где. Мой сосед сидит сзади на багажнике с большой вяленой рыбой в руках. Он периодически падает и разбивается о щебень. Приходится все время останавливаться, чтобы он сел обратно. В итоге я все же не доглядел – сначала мы потеряли рыбу, а потом я потерял его.

6.

А как же мы познакомились? С чего началась эта долгая платоническая история с прозаическим концом? Наверно, подумаете вы, моему знакомству с соседкой предшествовали робкие взгляды, случайные встречи на дороге, невольные соприкосновения, вызывающие дрожь, романтические послания и томительные мечты со стонами и вздохами? Бессонные ночи, мятые простыни и все такое? Нет. Дело было, если не изменяет мне память, кажется, так. Мы с братом сидели на недостроенной его отцом бане и пили пиво. Почему не за столом, а на бане? – спросите вы. Потому что, – отвечу я, – с бани открывался чудесный вид на соседние сады с их старинными домами, деревьями, травами и цветами. И сидели мы там как в засаде или как в джунглях – справа на крышу залезала густая крона яблони, позади, кажется, вишня. А слева был забор, за которым жили наши соседи. В тот день они сидели за столом на улице и тоже пили пиво. В какой-то момент между нами завязался разговор, и сосед предложил нам присоединиться к их столу. Мы приняли приглашение. И вот в вечер того же дня возникла между мной и соседкой какая-то ниточка, которая потом превратилась в толстый канат. Помню, мы долго сидели, болтали, смотрели на темнеющее небо, на котором медленно распускались звезды. Отчетливо помню, что об этих звездах у нас состоялся обстоятельный разговор, но вот что именно мы говорили – не помню. Еще помню самовар, зелень сада на фоне, серые сухие доски стола, ощущение начала романтического приключения и блестящие очки соседа. Ну и, конечно, волнующую близость соседки, которая сидела рядом и жадно внимала мне, как будто с моих уст слетали чудесные псалмы. Но нет, язык у меня во рту едва ворочался, и я рассказывал ей что-то о Сартре, Камю и моем брате и в конце концов заплакал.