Пауза для ужаса

Александр Файн. Среди людей.
– М.: «Вест-Консалтинг», 2012. – 480 с.

Книга Александра Файна «Среди людей» – третья по счету, и остается только сожалеть, что автор открыл в себе литературный талант лишь в зрелом возрасте. Богатая на впечатления жизнь: колымское детство, учеба в Московском институте химического машиностроения, работа в промышленности и одновременно преподавание теормеха и матфизики, а в годы перестройки уход в бизнес – подарила документальный материал и для прозы, отразилась в повестях и рассказах.

Самая кровоточащая тема – не Колыма, а люди, их взаимоотношения, озверения (часто вынужденные) и возвращение к облику людскому. И все-таки не оставляет равнодушным слово «Колыма». Это не только лагеря и сотни тысяч заключенных, это и сурово прекрасный край, по какой-то ошибке ставший синонимом человеческой жестокости и загубленных жизней. И там жили люди, способные видеть, замечать и маленькие радости, и большие беды, – люди, волею судьбы, по призванию или принуждению оказавшиеся в этих краях.

Неудивительно название книги. Именно люди (и зачастую находящиеся на жизненном сломе) становятся главными героями повестей. Впечатление от прозы тяжелое, жутковатое, но для тех, кому выдалось иное время, очерченное границами ноутбуков и мобильников. Многое им не понять, но понимать надо. И красной линией выведены в повести «Мальчики с Колымы» слова: «Не дай бог, чтоб внуки тех, кто стоял тогда по разные стороны колючей проволоки, подошли к барьеру. Но и не дай боже нам в беспамятстве жить…»

Это ключевое. Беспамятство, как и память, переплетаются в нас, делая марионетками чужих мнений, уводя от истины. И тогда расчехляется перо писателя, и выводятся слова Варлама Шаламова («Колымские рассказы»), Виктора Астафьева («Прокляты и убиты»), Василия Шукшина и теперь Александра Файна. Ряд имен неслучаен. Астафьев, оправдывая написание романа, говорил: «Заторами нагромоздилась ложь не только в книгах и трудах по истории прошедшей войны, но и в памяти многих сместилось многое в ту сторону, где война была красивше на самом деле происходившей…»

Есть и нити, связующие с Шукшиным. Образ простого и неимоверно сложного человека в непростой ситуации – это ведь и шукшинское тоже, и файновское. Вот теща из провинциального городка, «в прошлом дешевая портниха-надомница», хранительница русской речи, не обезличенной литературным языком («Зять Николай Иванович»), вот – Валентина Ивановна, до выхода из лагерей – Дарья, санитарка, казачка, в военные годы отправившаяся в места не столь отдаленные («Не оступись, доченька»).

Каждый выбирает свою сторону колючей проволоки. Фото Елены Семеновой

Очевидны в книге и параллели с прозой Шаламова. Не в языке, конечно, и даже не в теме (точнее, не под тем углом зрения), а скорее в самой подаче материала. Ведь Шаламов как мог отступал от лозунгов и прямых обвинений, описывая происходившие в утробе лагеря события беспристрастно, несколько отстраненно: «Можно и нужно написать рассказ, неотличимый от документа, от мемуара» (Варлам Шаламов. «О прозе»).

Безусловную связь (как преемственность!) с Шаламовым отмечает автор предисловия Владимир Мединский: «Не знаю, относился ли Варлам Шаламов, один из самых сильных писателей советской поры <…> к числу литературных учителей Александра Файна. Но мне Шаламов вспомнился сразу, как только я добрался до лучшего произведения в этой книге «Мальчики с Колымы». Думаю, относился. Как относятся все те, кто неустанно работает над словом и выводит свою правду, переливая себя в строки рукописей.

Сравнение с классиками – не вторичность. Это вещь неизбежная, когда мы говорим об интересном произведении, что косвенно подтверждает попадание книги Файна в лонг-лист «Большой книги». Событие, само по себе заслуживающее внимания. А самое сильное произведение в сборнике, как верно отметил Мединский, – «Мальчики с Колымы». Это не только повесть, но и сценарная разработка на 12-серийный фильм «Колымский меридиан». Не только повесть, но и исповедь.

Сюжеты колымского детства братьев Сергея и Николая всплывают в памяти спустя долгие годы, когда Сергей, которого брат считал погибшим, звонит в дверь его московской квартиры. Сложный семейный не треугольник даже, а многоугольник. Ситуация, под стать детективной, показана с разных сторон и вызывает не чувство ужаса, а отрешенность, оторопелость, напряженность. Но ужас и не может прийти, для ужаса нужна пауза: чтобы отдышаться, поразмыслить и прийти к открытиям, которые сродни катарсису.

Виктор Ерофеев, автор второго вступления, замечает: «Герои Александра Файна мрут как мухи. Их даже нет времени пожалеть. Остается только, если выжил, оглянуться в конце собственной жизни и вспомнить». Это не совсем так. То есть герои, конечно, мрут, но для того, чтобы пожалеть их, автор видоизменяет канву сюжета, давая читателю время на раздумье, переводит мысли в иное русло, оставляя пространство для осмысления. В «Мальчиках с Колымы» подобными контрапунктами являются письма героев, разделение повествования на две части, в самом конце вклиненная в текст справка о труде заключенных и лагерях.

Действие книги динамично, воспоминания подобны волнам, реконструкция событий увлекает, но держит на расстоянии. Мы проникаем в 30–40-е, сливаемся с ними, но на подкорке – спасительная дверца: автор рассказывает о событиях из нового времени, значит, вернуться возможно. Остаться навсегда там – значит сойти с ума, погрузиться без права выхода. Автор щадит читателя, не стравливает с оппонентом по ту сторону проволоки, но не устает напоминать: это было, это осталось в моей памяти. При этом Файн не учит. Он просто показывает, и каждый вправе решить для себя, по какую сторону пресловутой проволоки он находится.