Михаил Бойко Мой жизненный опыт показывает, что чем дальше люди от газетной журналистики, тем более сурово они расценивают газетные опечатки. По их мнению, всякая ошибка в напечатанном тексте – следствие невежества журналиста.
Признаюсь, и я разделял это заблуждение... до того, как сам занялся журналистикой. Поэтому чтение собственных статей сразу после публикации несколько раз повергало меня в шок. Причем я имею в виду не банальные опечатки – мало кто удивится, если встретит слово «казуальный» вместо слова «каузальный». А именно фактические, смысловые ошибки. К этому, честно говоря, я не был готов и даже подумывал бросить публицистику.
Выручил меня роман Николая Климонтовича «Последняя газета», случайно подвернувшийся в это время. По-моему, это лучший современный роман о газетной журналистике. Там есть замечательный эпизод – возможно, доподлинная история, случившаяся с Климонтовичем во время работы в газете «Коммерсантъ»:
«– В последнее время, – начал он, чуть заикаясь,– вы делаете много ошибок, Кирилл... Вы как-то назвали Мамардашвили – Зурабом. Но Зурабом зовут Церетели. Мамардашвили звался Мераб, ошибка непозволительная... <…>
– И теперь... Вот посмотрите, – и тонкой бледной рукой, высунув ее из черного рукава, Иннокентий двинул ко мне газетный лист, – здесь подчеркнуто.
Я не торопясь, подавляя внутреннюю дрожь, достал очки, посадил их на нос и склонился над газетной страницей.
«Как говаривал его тезка, настоящий граф Константин Толстой...» – прочел я и обмер. И тут же понял, как это вышло. Строча этот материал, я все время остерегал себя, как бы не описаться, не перепутать Алексея Константиновича с Алексеем Николаевичем».
Гора свалилась с плеч. «Ну, уж если Климонтович попадал впросак, то, наверное, и мне это иногда простительно» – так или примерно так утешал я самого себя. Разумеется, стал более внимательным... но уже был психологически готов, что, перечитывая свою очередную статью, вдруг столкнусь с каким-нибудь феерическим ляпом. Отношусь к этому как к одной из неизбежных издержек занятия журналистикой. Смирение – это вообще очень полезная духовная практика. А претензия на безошибочность – проявление гордыни, не только в христианском смысле, но и в психоаналитическом смысле, который придала этому слову Карен Хорни.
Постепенно я стал коллекционировать собственные ошибки и опечатки. Оказалось, что это удивительно плодотворный способ самопознания.
Как известно, Зигмунд Фрейд объяснял ошибочные действия столкновением, интерференцией двух различных желаний («Лекции по введению в психоанализ», 3). Из всех фрейдовских идей эта, пожалуй, самая правдоподобная.
Легко заметить, что герой романа «Последняя газета» объяснил свою вторую опечатку как раз в духе теории ошибочных действий Фрейда. Что вызвало первую опечатку, можно только догадываться. Могу предположить, что Климонтович бессознательно (!) полагает, что Мераб Мамардашвили – такая же дутая величина в философии, как Зу... один выдающийся скульптор в своей сфере деятельности.
Кстати, одну ошибку я оставлю даже в том случае, если включу соответствующую статью в какой-нибудь сборник (ну, разве что добавлю сноску). Вот этот феерический ляп: «Для Достоевского самым большим испытанием стал второй брак с Аполлинарией Сусловой – честолюбивой женщиной на 20 лет моложе его и с определенно садомазохистскими наклонностями» (Страдательный залог// Литературная Россия, 12.01.07). По многим причинам Достоевский – это именно тот русский писатель, биографию которого я знаю наиболее детально. Такая ошибка могла быть вызвана только очень весомым бессознательным фактором...
Мне приходится признать, что мое бессознательное почему-то считает Аполлинарию Суслову второй женой Достоевского. Для бессознательного не существует принципа реальности. Как известно, оно интерпретирует реальность в соответствии с принципом удовольствия.
По-видимому, набирая упомянутую фразу, я думал о том, что Суслова – вторая роковая женщина в жизни Достоевского (после первой жены). Но почему мое бессознательное так настойчиво желает, чтобы Аполлинария Суслова была женой Достоевского? Над этим вопросом я до сих пор ломаю голову, и, разумеется, версия человека, совершившего ошибочное действие, не имеет решающей силы. Но сам себе я отвечаю на этот вопрос следующим образом.
Возможно, я настолько восхищаюсь Достоевским, что невольно идентифицирую себя с ним. У меня нет сомнений в том, кого по-настоящему сильно любил Достоевский. Достаточно прочесть страстное письмо Достоевского к Сусловой, написанное через два месяца супружеской жизни с Анной Сниткиной. Очевидно, мое бессознательное желает подлинного счастья Достоевскому... и самому себе. Не удивлюсь, если мое бессознательное полагает, что Полина Виардо вышла замуж за Ивана Тургенева, а Лу Саломе стала супругой Фридриха Ницше...
