Елена Семенова
Дина Рубина. Окна: Роман.
– М.: Эксмо, 2012. – 276 с.: ил.
Осторожно приоткрывается окно, через щель пробивается яркий свет. Он слепит глаза, он тревожен, но не страшен, потому что он предвестник пусть и сумрачно-бледного, но уверенного дня, потому что он позволяет жить и быть собой, не выдавливая из себя глупые мыльные пузыри, но выверяя каждый мазок на картине жизни. Такие мысли приходят в голову по прочтении книги Дины Рубиной и ее мужа Бориса Карафелова «Окна». Это, как и во многих других случаях, их общая книга. Книга широкого формата, чтобы в ней вольготней жилось картинам. С очень белой гладкой бумагой, которая привносит в чтение элемент торжественности, удачно сочетающийся с мигами священнодействий, инициированных отдельными главами. И не зря в прологе Дина Рубина рассказывает о том, что однажды у них с мужем появилась идея окна о том, что все картины похожи на окна и даже отдельный период жизни человека непременно связывается с окном – желтым ли, обильно сдобренным утеплительной замазкой и загороженным соломкой от солнца или синим, холодным, заиндевевшим, показывающим на своем экране стаи черных ворон на белом притушенном снегу.
Из глав «Дорога домой» и «Бабка», где автор описывает свои первые детские открытия и состояния, на читателя обрушивается мощный фиолетово-синий поток – может быть, со звездного неба, которое маленькая девочка наблюдала долгой дорогой домой, когда она сбежала из опостылевшего ей пионерского лагеря под Ташкентом, где ей сулили сервелат и красную икру. «Там шла бесконечная деятельная жизнь: неподвижными белыми прожекторами жарили крупные звезды; медленно ворочались, перемещаясь, маячки поменьше; суетливо мигали и вспыхивали бисерные пригоршни мелких огней, среди которых носились облачка жемчужной звездной пыли». Может быть, это цвет «азиатских дремотных сумерек, которые уже напитались зеленовато-волнистым излучением глинистой почвы» в час, когда девочка лежала в шатре старой ивы на старом мусульманском кладбище и не отзывалась на крики ищущей ее бабки. Именно она, бабушка героини Рахиль Когановская становится одной из ведущих героинь этого блока. Красивая, интересная в молодости, наделенная артистическим и другими талантами, она по воле судьбы не нашла себе достойного применения в жизни. Хотя, если судить по воспоминаниям Рубиной, именно бабушка больше других поразила детское воображение характером, байками, непередаваемым говорком с вкраплением еврейских слов.
 О Венеция, город влюбленных! Борис Карафелов. Страж Гранд-канала. Иллюстрация из книги |
Потом в «Окнах» уже трудно выделить определенный цвет, потому что на голубовато-белые краски «Снега в Венеции» (а автор с мужем специально поехали туда искать сюжет для книги) пестрой сверкающей лавиной выплескивается, выпархивает, несется на ветру сумасшедшее конфетти средневекового карнавала. «Золотом и бархатом сверкали расписанные красками фанерные ложи, экран на заднике сцены в десятки раз увеличивал фигуры отцов города в костюмах венецианских дожей, и, когда овеянные штандартами, они под барабанный бой и вопли фанфар спустились, наконец, со сцены, публика ринулась к трехъярусному фонтану – подставлять кружки, пригоршни, футляры для очков и даже туфельки под розовые струи вина провинции Венето». Самое поразительное то, что изначально обещавшая быть скучноватой поездка в воображении Дины Рубиной превращается в приключение, когда в разгар карнавала люди без масок, париков, треуголок и корсетов кажутся, наоборот, гостями из техногенной цивилизации, случайно занесенными в город, когда случайно встреченная на катере пара – ташкентский грек и русская красотка – становятся мелькающими в кутерьме героями драмы.
Цвет и психическое состояние человека имеют хрупкую и тонкую взаимосвязь. С помощью первого, как правило, запоминают второе, а потом, выдавая из памяти, скажем, розовое плесканье плавников рыб, слепящий песок волжской косы или вдруг синюю вонючую изоленту, которой обматывают испорченный провод, начинаешь вызывать, громоздить историю – историю чувства. Но это к примеру. А вот что касается рассказов «В Сан-Серге туман…», «Кошки Иерусалима», то в них Рубина, пользуясь цветописью, строит портреты болевых или успокаивающих летучих состояний: «…небо сегодня распирало от взбитых сливок, будто там наверху сумасшедший кондитер в белом колпаке наслаивал и наслаивал крем поверх глазури, и эти фигуры и башни растекались, беспрерывно меняя форму и вскипая бесшумными взрывами». В главе «Самоубийца» психические переживания перетекают в физическое ощущение боли, которое, кажется, испытывал каждый из нас: «Внутри у меня скрутилась воронка боли. Свело желудок и отдавало в низ живота – туда, где за полгода до того был благополучно вырезан аппендикс». И, конечно, на каждом шагу удивляет особое редкое умение писательницы превращать живую жизнь в книгу. С пылу с жару. Тебе кажется, ты читаешь записи из блога. И ты действительно читаешь записи из блога. Нет, ты не заметил, что дневник уже превратился в повесть.
