Елена Семенова
Софья Прокофьева. Кольцо призрака: Роман.
– М.: Астрель, 2012. – 382 с.
Более полувека назад, в 1950 году, молодая поэтесса Аглая Мартьянова позвонила самому Борису Пастернаку и заявила, что хочет почитать ему свои стихи. Пастернак согласился послушать, но, поскольку посещение молодого неоперившегося автора не было неожиданностью, мастер вел себя сдержанно. Однако услышав строки сборника «Античный цикл»: «Воспоминания твои приносят зло,/ Твое дыхание ее погубит,/Твое веселье ей смертельно будет/ И призрачно земное ремесло», Пастернак был удивлен, подарил ей переплетенные вручную стихи из «Доктора Живаго», а позже вечером звонил поэтессе и читал ей ее стихи наизусть. Поэтессу, взявшую «наглый» псевдоним, на самом деле звали Софья Коровина, которая впоследствии стала любимой сказочницей русских школьников Софьей Прокофьевой.
Далеко в трубке звучал голос Пастернака, а у Прокофьевой закрутилась жизнь: сценарии мультиков совместно с Генрихом Сапгиром, сказки «Лоскутик и облако», «Оставь окно открытым» с трогательным Веснушкой, «Приключения желтого чемоданчика», «Остров капитанов». Стихи, которые Прокофьева писала на протяжении многих лет, как бы ушли под лед, под невидимую, но прочную оболочку. Глубокий и странный инфернальный мир ее поэтики годами настаивался в душе, как коньяк, накапливая и перекатывая внутри себя оттенки вкусов. Именно он стал основой первого взрослого произведения Софьи Прокофьевой – романа «Кольцо призрака». Сама писательница, говоря о романе, сжимает его смысл до одной обтекаемой фразы: «Это книга о добре, зле и всепобеждающей силе чистой и жертвенной любви». Что может стоять за такими словами? Все что угодно: сказка, баллада, приключенческий роман наподобие Жюля Верна, любовная новелла, как у Проспера Мериме. «Кольцо призрака» – не то, не другое, не третье.
Несмотря на то что действие происходит в реальной жизни со множеством бытовых деталей, его невозможно ассоциировать с нашей эпохой. Это роман вне времени. Главная героиня Анна, будучи замужем за ученым и имея ребенка, вдруг встречает настоящую любовь – загадочного Андрея, который будто бы притягивает ее к себе с помощью магического, светящего зеленым светом кристалла. Ее не смущает, что все окружение Андрея выглядит подозрительно, ей все равно, где он работает. Чувство настолько захватывает Анну, что сынишка и пожилая мать, не говоря уже о муже, остаются в другой жизни. Читатель скажет: ну и что, тривиальная история – того и гляди любовничек окажется киллером, агентом ФБР или альфонсом. Но это герои не из мира Прокофьевой, не ее артикуляционный аппарат. Из-за черной стены, перетекая из образа в образ, реинкарнируясь из века в век, повелевая женскими судьбами, выступает не тот веселый и трагичный пушкинский и моцартовский Дон Жуан, а застывший робот, пресытившийся механизм, руководимый дьяволом.
Но смысл книги не в нем, а в ней – в донне Анне. «Да, я – свеча», – Анна оглянулась. Еще много зажженных свечей стояло на столе и на полу возле стула с гнутыми ножками. Закругленная тень от спинки стула сползала со стены, не находя опоры. Послышались гулко-мерные в тишине шаги, твердые и ровные, как стук маятника. Анна с ужасом поняла, что она совсем голая, и как бы со стороны увидела свое длинное, желтоватое, восковое тело. Она стояла неподвижно, не в силах пошевелиться, и вдруг нитка тающего воска горячо сбежала по ее телу. Она только беспомощно качнула треугольным язычком пламени. У нее нет ног, чтобы убежать, нет рук, чтобы оттолкнуть то, что к ней неумолимо приближается». Ткань романа – шелковисто-тонкий поэтичный слог и демонически выплясывающий образный ряд. Все средства идут в ход для того, чтобы раскрыть, развернуть, вживить читателя в мучительную колеблющуюся бездну, где пытают душу Анны.
Книга аллегорична. Ключевые образы: кристалл, вероятно, символизирующий плотское влечение; тысячи свечей – соблазненные и брошенные женщины; серый торчащий зуб – знак, по которому узнают жертву. Благодаря образу пособника донжуана – суетящемуся, забрасывающему крупой незначащих слов, морочащему Лаптю – книгу хочется сравнить с романом Булгакова «Мастер и Маргарита». Но – в романе нет прозрачно читающейся библейской темы, нет социальных вопросов, нет обаятельного Воланда – лишь схематично намеченный князь тьмы. «Мастеру и Маргарите» роман близок мистическими превращениями, смещениями, наложениями, провалами во времени и в пространстве, в которые Анну закручивает, как в воронку Мальстрима.
Ужасно, когда мать черствеет лицом, муж попадает под машину, ребенок растет запущенным и равнодушным к матери, ранее медоточивая медсестра окатывает презрением, и даже он – любимый Андрей – не хочет жить с ней вместе. Каких еще мук и испытаний надо?
«– Ф-фу, – дунул Андрей. Беспощадный вихрь ударил Анну. Она пошатнулась, почувствовала, что запрокидывается, падает навзничь…
– Упала, а все равно горит! Видишь, а я что говорил, сучка настырная! – Лапоть высунулся из-за плеча Андрея. – Капает! Плевать ей, что ковер замарает. А кому потом чистить? Андрюха, дай я ее пальцами загашу!
Он сочно плюнул на пальцы. Анна увидела его приближающуюся руку, она становилась все огромнее. Два пальца, скрюченные, как клещи… Анна задохнулась. Ей показалось, Лапоть разом зажал ей ноздри и стиснул горло. Словно со стороны, она услышала свой стон, смешанный с треском и мокрым шипением. И вдруг у нее широко открылось дыхание». В облепляющем скользком тумане, среди тысяч тел, вещей, мыслей и лиц Анна осталась одиноким, нелепым, но негасимым тлеющим огоньком.
