Рада Полищук. Лапсердак из лоскутов./ Худ. Юрий Хоровский.
– М.: Текст, 2012. – 288 с.
В небольшой, изящно изданной книге собрано несколько новелл, объединенных темой «лоскута». Лоскут – это и некая «вещественная» реальность, он из файдешина, габардина, «непригодной для шитья ветоши». Впрочем, лоскут из ветоши или, положим, из лапсердака (такая новелла тоже есть) – вещь достаточно причудливая, намекающая, что автор не из породы бытописателей... Но это и некий композиционный принцип, когда из разрозненных «лоскутов» складывается редкостно целостная книга. Причем каждый из этих «лоскутов» порождает в памяти героев-евреев цепь воспоминаний, связывающих их с, казалось бы, позабытым, исчезнувшим в грозах ХХ столетия, но в действительности незабываемым семейством («мишпухой»), родом и целой страной, Россией, где им довелось жить.
Целостность обеспечивается еще и поразительной музыкальностью построения с его постоянными рефренами-возвращениями, рифмовками событий, молитвенными интонациями, словечками-паролями. Таким паролем становится словечко на идише «энейнем» («вместе»). Я еще помню семейные вечера, где хором, с энтузиазмом пели застольную с таким рефреном. Но я не понимала слов. И вот Рада Полищук объяснила высокий символический смысл этого «энейнем».
В одной из новелл бестолковая еврейская семья, разбросанная по всему миру (как водится в наши дни), объединяется на могиле бабки с детским именем Эммочка (а была она важный профессор медицины). И вот на ее могиле, как завещала Эммочка, поют все вместе застольную, а на могилу по русскому обычаю бросают живые цветы. Все сплелось и перемешалось! Радость, горе, обычаи. Главное, что остались все вместе – во главе с ушедшей бабкой, откуда-то из незнаемых мест за ними наблюдающей. Потому что, как настаивает автор, ничто не уходит.
Вроде бы полный разлад и хаос воцаряются в жизни бывшего одесского стиляги, красавца Дода, когда тот вместе с женой, «гойкой» Любаней, поднятый общим перестроечным вихрем, оказывается почему-то в Америке. Даже волосы у него встают дыбом и не укладываются в прежнюю «стиляжью» прическу. И Любаня умирает, оставляя беднягу одного… И это все? Но автор всегда имеет наготове некие «мистические» выходы, при том что повествование ведется вроде бы о вполне земных вещах и реальных судьбах. То кто-то кого-то встречает и узнает через много лет, хотя это почти невозможно, то кто-то откликается на далекий зов, как откликается старая виолончель, то давно умершая бабка вдруг помогает внуку в трудную минуту (это как раз новелла о бывшем стиляге Доде с его атласным галстуком). И каково же продолжение этой истории? Герой, всю жизнь сторонившийся евреев, начинает вдохновенно петь псалмы Давида (а ведь даже это имя некогда поменял на урезанное Дод). И тут снова оказывается, что прошлое не исчезает.
Реальность остается портретами в рамках. Иллюстрация из книги |
В сущности, за каждым героем встает не просто семья, но целый род, бесчисленные поколения российских евреев, переживающих и собственные невзгоды, и общие невзгоды страны. Но при этом тут вовсе не торжествует безликое замятинское «мы» – каждый «сам по себе», как Шимон-большевик не сливается с Шимоном-скорняком.
Вся книга пронизана интонациями библейского вопрошания, памятного по книге «Иов»: «В чем умысел? И кто затейник?» Вопросы неразрешимы, и никакие «лоскуты», складываясь, на них не отвечают. Но помимо этих вопросов в книге существует иррациональная энергия любви. Любви, которая заставляет пожилого фронтовика Ваню позаботиться о своем умершем еврейском друге Яне, спасшем его в войну. Да, они потом поссорились, не сойдясь в вопросе о Боге. (Какой, однако, российский спор!) Но любовь сохранилась и примирила их после смерти Яни. А бывший одесский стиляга Дод, в чужой стране запевший псалмы Давида, иррациональным образом ощутил, что все равно будет со своей умершей Любаней. Вместе. Энейнем. И даже волосы у него на голове улеглись.
Эти современные притчи о евреях и русских в смутные времена войн, насилий и распада связей помогают не только собрать «лоскуты» памяти, но и выделить самое основное, что стоит помнить и ценить.