Оборонять Москву – дело бесполезное!

В октябре 1941 года Казанский вокзал стал свидетелем жуткой паники, охватившей Москву.
Фото автора

Предлагаем читателям «НГ EL» фрагмент книги писателя и москвоведа Александра Васькина. Книга, как и предыдущие его работы, будет посвящена Москве – в жизни, в истории, в литературе.

Вечером 16 октября 1941 года Сталин собрал у себя на кремлевской квартире все свое окружение. Собрал, чтобы задать один единственный вопрос: «Что происходит в Москве?» Никто из присутствующих так и не решился ответить. Берия, Маленков, Микоян, Каганович и другие понуро молчали. Единственным, кто набрался смелости и сказал вождю правду, оказался нарком авиапромышленности Алексей Шахурин (после войны его репрессируют). Он-то и поведал Сталину о закрытых магазинах, об остановившемся транспорте, о начавшемся мародерстве, о грабежах среди бела дня, о разбежавшемся начальстве.

Следующий вопрос Верховного главнокомандующего был обращен к партийному главе Москвы Александру Щербакову: «Почему?» Но Щербаков как в рот воды набрал. А что он мог сказать? Верный ученик Сталина, разве мог он по своей инициативе начать эвакуацию Москвы, без разрешения вождя? Затянувшееся молчание вновь прервал Сталин, произнеся неожиданную фразу: «Я думал, будет хуже!» Затем он поручил Щербакову немедленно выступить по радио и успокоить народ, а также навести порядок в столице. Напоследок вождь приободрил соратников: «Ну, ничего. Все поправится!»

А паника в Москве была жуткая, массовая. Десятки тысяч людей устремились из города в восточном направлении. К вокзалам было не пробиться, поезда брали штурмом. Что только ни придумывали люди, чтобы поскорее убраться из Москвы! В дневнике Корнея Чуковского от 15 октября 1941 года об этом рассказывается весьма интересно: «Вся площадь вокруг вокзала запружена народом – на вокзал напирало не меньше 15 тысяч человек, и было невозможно пробраться к своему вагону». Чуковский смог сесть на поезд лишь потому, что находчивый писатель Николай Вирта, нацепив орден, пошел к начальнику вокзала и сказал, что сопровождает члена правительства, имя которого он не может назвать. Этим «членом правительства» и был Чуковский, который никак не мог понять, почему его вдруг посадили на поезд.

Ну а те, кто не смог уехать по железной дороге, спешили покинуть город на машинах, подводах, даже пешком. Слух о том, что немцы вот-вот ворвутся в Москву, был у всех на устах. Самое важное, что слух был основан на конкретных фактах. Ведь судьба Москвы действительно висела на волоске. Георгий Жуков (срочно отозванный из Ленинграда, чтобы возглавить войска, обороняющие Москву), выехав на передовые рубежи, лично убедился, что прикрыть Москву нечем и путь на столицу открыт.

Паника поселилась и в кремлевских кабинетах. Особенно нагнетал обстановку Лаврентий Берия, не скрывавший своих пораженческих настроений. Он требовал немедленно начать минирование важнейших объектов – заводов, метро, вокзалов. «Оборонять Москву – дело бесполезное» – эти слова не раз приходилось слышать от него в суровые октябрьские дни 1941 года.

И это был не единственный пример, демонстрирующий смятение среди советского руководства. 15 октября 1941 года председателю исполкома Моссовета Василию Пронину позвонил заместитель Сталина по Совнаркому Анастас Микоян и сказал, что складывается опасная ситуация со снабжением Москвы хлебом: дело в том, что в городе осталось всего одно мукомольное предприятие, которое может каждую минуту прекратить работу (вследствие непрекращающихся бомбежек немецкой авиации). Микоян велел Пронину, дабы не оставить город без хлеба, раздавать каждому работающему москвичу по два пуда муки. Прошло немного времени, и в кабинете Пронина вновь зазвонила «вертушка». Сняв трубку, председатель Моссовета услышал резкий и неприятный голос Берии:

– Ты что, раздаешь муку населению?

– Да, выдаю, – ответил Пронин.

– А по чьему распоряжению?

– По распоряжению правительства.

– Как правительства? Кто тебе дал распоряжение?

– Микоян.

– А-а┘ Ну ладно, – закончил разговор Берия, положив трубку.

Но этим дело не кончилось. Берия, не удовлетворившись ответом Пронина, доложил обо всем Сталину, который вызвал последнего на заседание Государственного комитета обороны. На вопрос Пронина, по какому вопросу его вызывают, Поскребышев коротко ответил: «О муке». В Кремль Пронин отправился вместе с Щербаковым.

«Приехали мы, – вспоминал Пронин, – в квартиру Сталина. А там по всему видно, что никакого заседания ГКО и не предвидится. Сидят на стульях несколько человек, в том числе Берия и Микоян». Сталин, прохаживаясь по кабинету, как бы рассуждая про себя, говорит: «Вот товарищ Пронин организовал выдачу населению по два пуда муки. Он ссылается на то, что сделал это по разрешению правительства». Повернувшись в сторону Пронина, Сталин спросил председателя Моссовета, верно это или нет. «Да, товарищ Сталин!» – ответил тот. «А кто вам приказал это сделать?» – хмуро спросил Верховный главнокомандующий. «Товарищ Микоян!» – прозвучал ответ.

Тогда Сталин повернулся в сторону сидевшего за столом Микояна: «Ты подтверждаешь это, Анастас?» Микоян подтвердил: «Да, я дал такое распоряжение Моссовету» – и стал оправдываться, объясняя свое решение возможным дефицитом хлеба. Тут на него накинулись все остальные, обвиняя в «незрелом решении». А все могло бы кончиться для Микояна гораздо хуже.

В общей сложности из Москвы сбежали около 800 руководящих работников разного уровня, похитивших государственных средств почти на 1,5 млн. руб. Кроме того, угнано было 100 легковых и грузовых автомобилей. Впоследствии из членов ВКП(б) исключили почти тысячу человек, в том числе значительное число партийных работников, секретарей райкомов и парткомов, то есть тех, кто как раз и должен был организовывать эвакуацию из Москвы (некоторые секретари московского горкома оказались в городе Горьком уже 17 октября!). Исключали из партии и за умышленную потерю документов, и за уничтожение партийных билетов.

Нет сомнения, что причиной охватившей москвичей паники стала растерянность власти, неуверенной, что Москву удастся отстоять. Свою роль сыграл и страх, не позволявший даже членам Политбюро (как мы убедились) принимать самостоятельные решения, не говоря уже о руководителях низшего и среднего звена. Отрицательно сказался на ситуации и низкий уровень разъяснительной работы среди населения. Лишь объявление в Москве осадного положения 19 октября 1941 года позволило прекратить панику.