Сергей Ухтомский
Как дойти до заветной горы и не заблудиться?
Фото Евгения Никитина
Мирмесов решил зайти к своему хорошему знакомому Мульнову, благо его знакомый жил недалеко от того места, где Мирмесов матерился на проехавший мимо него джип. Матерился просто так, от избытка чувств; вернее, оттого, что был голоден. Да, Мирмесов вот уже дней десять ел очень мало, так как шел Великий пост, и Мирмесов, как всякий совестливый православный христианин, от каши к каше перебивался, которую заправлял только маслом доброй молитвы.
Но молитва помогала мало, постоянно хотелось есть, и бесы, уже давно не получавшие мяса и вина, начинали шевелиться в Мирмесове все сильнее – вот от этого он и становился раздражительным, от голода, от того, что бесовская его плоть начинала извиваться и кричать, словно поджаренная на костре все сильнее разгоравшегося мучительного поста.
И теперь, заругавшись на проехавший мимо него джип, Мирмесов, тут же раскаявшись, решил незамедлительно зайти к Мульнову и еще раз, уже перед ним, покаяться и попросить у него хоть какой-нибудь пряник утешения, чтобы друг поддержал его в трудную минуту и отломил ему от своего пирога терпения хоть небольшой кусочек. Только так и можно выдержать Великий пост, думал Мирмесов, если свое терпение представить в виде сладкого пирога и им питаться, устраивая настоящий пир, с аппетитом поедая жирные кусочки голода.
Его товарищу Мульнову это удавалось намного лучше, так как последний всегда был весел и добр и радостно рассказывал, как он постится, когда на молитвах настаивает стакан с водой и затем эту настойку выпивает и черной коркой хлеба закусывает – и такая благодать по всему телу разливается, словно ангелы в тебе просыпаются и голодных бесов тут же побивают.
И вот приходит Мирмесов к Мульнову и в дверь его звонит – и вот Мульнов открывает и даже поперхнулся, так как совсем не ожидал увидеть сейчас друга. Только и смог Мульнов сказать товарищу: «Чего не позвонил?»
А Мирмесов уже пальто снял да, крестясь на иконы, в глубь квартиры Мульнова продвигается. А там на кухонном столе лежали колбаса, сыр, масло и конфеты. Видимо, Мульнов чаевничал с бутербродом и даже, когда открывал Мирмесову, все еще продолжал жевать кусок.
Мирмесов просто потерял дар речи.
– Что это? – только и смог сказать он.
– А что? – делая непонимающий вид, в свою очередь, задал вопрос Мульнов.
– Ты ешь вот все это? Я, я не могу поверить. Я-то считал, что ты на хлебе и воде сидишь.
– А я и сижу на хлебе и воде, только хлеб, он вдруг начинает принимать причудливые формы и превращается то в колбасу, то в мясо или курицу, а то и в сыр. А вода вдруг превращается то в сок, то в вино с коньяком, – невозмутимо продолжал Мульнов и даже с каким-то сожалением, словно на своего брата меньшего, смотрел на Мирмесова и грустно улыбался.
– Что значит причудливые формы? – непонимающе спросил товарища совсем оторопевший Мирмесов.
– А так, – взглянув на Мирмесова, словно учитель на ученика, продолжил Мульнов. – Покупаю в магазине хлеб и обыкновенную минералку. Прихожу домой, а в сумке уже не хлеб, а вот все это богатство, и не минералка, а молоко да вино. Так Господь распорядился!
Мульнов честным взглядом смотрел на Мирмесова и, точно удивляясь божеской щедрости, сам разводил руками. Мирмесов понял, что Мульнов сумасшедший, и не стал спорить с товарищем.
– Прекрасно! – между тем все-таки закричал Мирмесов. – Это здорово: превращение хлеба и воды в мясо и вино. Честно говоря, я всегда думал, что пост – это отказ от всяких вкусностей, даже от постных. Ведь известно, некоторые наши батюшки вроде бы и постятся и пост правильно соблюдают, а капустку такую вкусную им матушки сделают, что бесы просто верещат от удовольствия, когда батюшки ту бесподобную капустку кушают. Так что все дело во вкусности! Пост надо держать такой, чтобы вкусно не было. А ты вслед за батюшками даже не то что какую-то там обихаживаешь розовую от приготовившего ее запретного повара капусту, а ты же мясо┘ Да как же в пост может хлеб в мясо превратиться, когда, известно, что, как в наших столовых, мясо в хлеб если превращается, то это хорошо, ибо Господь так старается спасти нерадивую душу? А это даже и не знаю, как назвать!
Все это время Мульнов укорял честным взглядом праведника-страдальца Мирмесова, как бы говоря: «И ты, Брут!» Мирмесову даже стало неловко за свою недоверчивость, но уж очень объяснение Мульнова выглядело фантастичным, и было понятно – несмотря ни на что, ни на какое чудо, товарищ врет. И это Мульнов, тот, который всегда так тепло говорил о значении Великого поста; тот, кто со слезами счастья на глазах рассказывал, как хорошо служить Господу, и даже однажды от избытка чувств покачнулся и, слабо улыбнувшись, святым старцем скромно присел на краешек дивана.
– Это все бесы тобой водят, – назидательно тоном наставника продолжал говорить Мульнов Мирмесову, убирая скоромную еду в холодильник. – И вообще, с чего ты взял, что мне нравится колбаса или сыр? Да я их ненавижу! И правильно ты сказал – все дело во вкусности. Главное, чтобы вкусно не было. А то и черствую корочку иной повар так обработает каким-нибудь изысканным заморским соусом, что пища богов, да и только, получается.
За это время, спрятав всю еду в холодильнике и таким образом как бы производя свое очищение, прикрыв белую, как незапятнанная совесть, дверцу холодильника, Мульнов вновь душою расцвел и, уронив благостную слезу, продолжил говорить:
– Господи, как трудно! Мне часто представляется огромное, совершенно плоское поле. А в центре того поля стоит дерево. А может быть, даже не дерево, а высокий холм. И вот это поле и есть бессилие наше, а гора – то, к чему мы стремимся, но никак не можем до него дойти. О, эта гора-дерево! Как можно было бы отдохнуть в его тени и надышаться его целительным горным воздухом┘ Но как, как нам через это наше бессилие, через то огромное поле, через ту бесплодную пустыню перейти и не заблудиться?.. Бедные, бедные мы, слабые люди!
Мульнов и Мирмесов, снова поверивший в святость друга благодаря проникновенной речи последнего, сидели и чуть было не плакали от жалости к себе, от своего бессилия и от того, что им было страшно перед своей душой, перед иконой, перед этим жестоким приказом ничего не есть, не догадываясь, что Бог существует здесь и сейчас и, наверное, смеется над их попытками обмануть самих себя и его и проскользнуть в рай, съев в этой жизни меньше шоколадок (если, конечно, недостаток съеденных шоколадок не был компенсирован ими в Масленицу).
